Весна Византии - Дороти Даннет Страница 34

Мысленно пробежавшись по всем темам, которые нельзя было обсуждать за этим столом или которые уже обсудили раньше, бальи, прирожденный дипломат, решил перейти к любезным банальностям Он поговорил о море и о погоде, спросил о том, как прошло путешествие, и проявил личный интерес к каждому из гостей. Со стряпчим Юлиусом он поговорил о Болонье, вспомнив великого церковного деятеля родом из Трапезунда ― Бессариона, чья мать до сих пор жила на Востоке. Кстати, свою библиотеку Бессарион оставил как раз здесь, в Модоне… Бальи казалось, что он говорит о вещах совершенно безопасных, как вдруг мессер Пагано со звоном уронил нож на тарелку и принялся оживленно болтать о каких-то пустяках, ― так что бальи вполне понял намек и также сменил тему.

Он попытался завязать беседу с юношей со шрамом. Трудно было воспринимать его как консула… Он едва успел обменяться с ним парой слов, когда мессер Дориа, как видно желая помочь, любезно спросил молодого человека, есть ли у того сын или дочь. Ответ флорентийского консула прозвучал довольно невыразительно, но из слов Дориа затем стало ясно, что жене этого юноши уже исполнилось сорок лет, и что они были вместе с той поры, как самому молодому человеку сравнялось десять. Бальи вновь поспешил сменить тему.

Спасителем его в конце концов оказался все тот же Дориа. Подобно бальи, он прекратил все попытки найти общие, интересующие всех темы и принялся болтать о каких-то знакомых, известных также венецианцу, о хитроумных интригах, забавных вендеттах и скандалах. Герцогиня Афинская… философ Филельфо и его теща… личная жизнь этих безумных византийцев ― да поможет им Господь! Покойный брат императора Давида пытался убить собственных родителей. Его мать спала со своим казначеем. Его сестра, императрица, была застигнута при весьма смущающих обстоятельствах с собственным братом. Правда, с другим братом… И вот эта самая принцесса как-то сказала ему…

Бальи с радостью позволил генуэзцу завладеть разговором. Николас остался не у дел. У него не было опыта в таких беседах.

Остальные гости рангом пониже хотя бы могли общаться между собой. Годскалк, наблюдая за Николасом, гадал, как скоро тот сдастся и присоединится к ним.

― Так вот, ― продолжал щебетать Дориа, ― я слышал, что султан предпочитает не женщин, а мужчин, и это можно использовать как тактическое преимущество. Но, может быть, император чего-то не понимает? Может, его посланцы слишком уродливы? ― Он внезапно прервался. ― Увы! Боюсь, мы шокировали мессера Никколо! Не стоит ли вам повернуть обратно, дорогой друг? Стоит Мехмету взглянуть на вашего красавца-стряпчего, и он обезумеет от страсти.

Юлиус открыл было рот, но ничего не успел сказать.

― Для этого я и взял его с собой, ― парировал Николас. ― Господин бальи, простите меня. Должно быть, вам с мессером Пагано уже наскучило обсуждать султана. Однако в гавани я видел корабль с Родоса. Возможно, он принес какие-то известия?

Раз уж их разговор все равно прервали, то бальи решил, что вполне может и сейчас передать неприятные новости, и если на этом вечеру суждено закончиться, то гостям некого винить в этом, кроме самих себя.

― Разумеется, ― отозвался он. ― Я хотел оставить серьезные вопросы на потом, но… Давайте поговорим об этом сейчас, если желаете. Корабль и впрямь привез известия, и похоже, они правдивы. Это имеет отношение ко всем нам, но боюсь, вам будет неприятно это слышать. Мессер Пагано, увы, но и вам тоже.

Дориа резко вскинул голову.

― Насчет турков? ― спросил Николас.

Бальи посмотрел на него почти с сочувствием.

― Вы все слышали о молодом султане. Он создает империю. Сейчас ему хочется изгнать греков и сербов из своих северных земель. Завтра он обратит свой взор на юг, на Малую Азию, где ныне его владения окружены врагами. Отчасти это империя Трапезунд, которая и без того платит ему подати. В остальном же его окружают влиятельные племена, соперничающие туркмены Черной и Белой орды и их князья, султан Карамании и эмир Синопский, христианские князья Грузии и Мингрелии. Многие из них готовы объединиться против турков. В большинстве своем они связаны через кровное родство. Вы видели их посланцев в Европе вместе с фра Людовико да Болонья…

― Вы полагаете, монсеньер, что турки двинутся в Азию? ― поинтересовался Пагано Дориа.

― Мне следовало бы этому радоваться, ― пояснил бальи. ― Если так случится, то их внимание будет отвлечено от Мореи. Однако это трагедия, порожденная ленью, тщеславием и невежеством.

― Что же случилось? ― спросил его Николас. Бальи уставился на свои переплетенные пальцы.

― Возможно, император Трапезунда слишком многого ожидал от своих союзников и от призывов к Западу? Он послал людей к папе римскому и Филиппу Бургундскому, обещая сделать того царем Иерусалимским. Разумеется, он не успел получить ответа, но император верил в свои силы настолько, что решился задержать выплату ежегодных податей султану. Вместо того чтобы отправить ему три тысячи золотых монет, он попросил у Константинополя отсрочки. Самым неразумным было то, что он доверил это послание людям, которые и без того имели собственные требования к султану. Даже не требования: намеренные оскорбления… Он использовал гонцов супруга своей племянницы, персидского князя Узум-Хасана.

― Влиятельный человек, ― прокомментировал Николас.

Священник удивленно покосился на него.

― Его посланцы тоже полагали именно так, ― подтвердил бальи. ― Гонцы Узум-Хасана прибыли в Константинополь и там совершили величайшее безумие. Они заявили, что император Трапезунда не желает больше платить податей. Сомневаюсь, что они преподнесли это достаточно тактично. Они затем сказали султану Мехмету, что их повелитель Узум-Хасан требует возвращения долга. Дед султана обещал ежегодно делать подарок деду Узум-Хасана. За шестьдесят лет этот подарок так ни разу и не был преподнесен.

Глаза Дориа вспыхнули.

― И они требуют его с процентами?

― Совершенно верно, ― кивнул бальи. ― Упряжь для тысячи лошадей, а также тысяча молитвенных ковриков и тысяча мер зерна. Умножьте это на шестьдесят!

― Безумцы! ― процедил Тоби.

― И Владыка Владык отказался платить? ― предположил Дориа.

Бальи ответил ему:

― Он не бросил гонцов в тюрьму и даже не убил их. Он велел им идти с миром, ибо скоро он придет и принесет все эти вещи с собой. И отдаст все долги. Султан Мехмет никогда не нарушает обещаний. Он говорил о войне. Надо полагать, воевать он будет с Узум-Хасаном, однако возможно, что не только с ним. Поговаривают, что в Константинополе собирается огромный флот, подобного которому еще не видели в этих местах.

Бальи помолчал, а затем продолжил:

― Вы двое, господа, консул Флоренции и консул Генуи, знали об опасности еще прежде, чем покинули Италию. Отправляясь на Восток, вы знали, что вас ждет там не только торговля. Вы отважные люди. Я не стану спрашивать, какой груз вы везете и что собираетесь предпринять: у нас в Модоне схожие трудности. Но я приветствую вашу смелость.