Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт Страница 34

После отъезда Чемберлена из Рима Чиано позвонил Риббентропу, чтобы заверить его в том, что встреча английского премьера с Муссолини ни к чему не привела. «Встреча закончилась абсолютным фиаско, она оказалась совершенно бесполезной». Работа над подготовкой текста военного договора между Италией и Германией возобновилась с новой силой. Однако незадолго до его подписания, ось Берлин — Рим потрясло событие, которое поставило ее на грань развала.

14 марта 1939 года Гитлер, не поставив заранее в известность Муссолини, отдал приказ вооруженным силам Германии пересечь границу с Чехословакией, на следующий день Гитлер был в Праге. Получив известие об этом событии, Муссолини пришел в ярость. «Каждый раз, когда Гитлер оккупирует страну, — он шлет мне благодарность», — гневно заявил Муссолини после того, как специальный представитель Гитлера принц Филипп Гессенский посетил его, чтобы, как обычно, поблагодарить дуче за поддержку Германии. Союз с Германией превращается в абсурд, позднее заявил Муссолини, против которого «взывают даже камни». Его гнев, однако, вскоре сменился унынием. Когда Чиано мрачно заметил, что ось Берлин — Рим функционирует только в пользу одной из ее сторон и что реакция итальянского народа на последние события в Чехословакии будет весьма враждебной по отношению к Германии, Муссолини ответил ему цитатой из Данте: «Мы должны стараться не раздражать Бога, как и его врагов». «Выходка Германии» должна быть воспринята с достоинством. Муссолини уже пришел к выводу о том, что Гитлер стал слишком сильным для того, чтобы пытаться остановить его, и что Италия должна оставаться на его стороне, как бы высокомерно Гитлер ни относился к ней. Дуче был крайне озабочен возрастанием немецкого влияния на Балканах, которые ему хотелось считать своей собственной сферой влияния, и он с явной осторожностью воспринял новые заверения Гитлера о том, что Германия оставляет Средиземноморье и Адриатику за Италией. Вместе с тем дуче отказался от мысли покончить с осью Берлин — Рим. «Теперь уже мы не можем изменить нашу политику, — настаивал Муссолини, — в конце концов, мы — не политические проститутки».

Вечером 21 марта Муссолини обнародовал свое решение, выступая с речью на заседании фашистского Великого совета, которую Чиано расценил как «великолепную, аргументированную, логичную, хладнокровную и героическую». Муссолини говорил о необходимости «бескомпромиссной лояльности по отношению к оси Берлин — Рим, что являлось настоятельной потребностью для внешнеполитического курса Италии и для фашистской концепции истинной дружбы. Совет, привыкший к безусловному послушанию, и на этот раз беспрекословно принял решение дуче. Только Гранди, Де Боно и Бальбо проявили недовольство, но когда Муссолини сообщили об их критическом отношении, он обозвал их „глупцами“. Бальбо, заявивший, что для Италии продолжать оставаться частью оси Берлин — Рим означает то же самое, что „продолжать лизать немецкий сапог“, оказался „демократической свиньей“, которой в будущем, по мнению Муссолини, „не стоило бы давать никаких гарантий“. Де Боно для него был „выжившим из ума старым идиотом“. Он всегда был идиотом, а теперь превратился в старого идиота. „Дуче принял окончательное решение, — объявил Стараче функционерам в штаб-квартире фашистской партии, — и на этом точка“.

Не только на политику Муссолини, но даже на его характер, казалось, повлияли контакты с Гитлером, его растущая зависимость от него, его невольное восхищение и его очевидная зависть к фюреру. И если в прошлом он был готов выслушивать советы, а иногда даже и критические замечания в свой адрес, то теперь он с неистовой злобой обрушивался на тех, кто осмеливался подать ему совет или подвергнуть сомнению его политическое чутье. Дуче решил, что итальянцы нуждаются в физической закалке, что необходимо привить им тот моральный настрой, который сопутствовал военным успехам Германии. В соответствии с этим Муссолини заставлял своих министров и лидеров фашистской партии регулярно выполнять физически трудные и даже опасные гимнастические упражнения и усердно заниматься спортом, тем самым подавая всем должный пример. С той же самой целью он расширил категории служащих, которым надлежало носить мундиры; было предписано строго выполнять правила поведения, исключавшие пожатие руки и учтивые формы обращения; он обязал генералов и членов их штабов бегать рысцой, а не ходить пешком во время военных маневров. «Итальянец должен воспитать в себе, — любил повторять Муссолини, — закаленного, безжалостного, полного ненависти гражданина и чем менее привлекательным он будет, тем лучше». Что касается его самого, то он предпочел бы, чтобы его скорее боялись, чем любили, с гордостью признавался дуче. И, несомненно, он делал все, что было в его силах, чтобы добиться этого. В конце гражданской войны в Испании солдаты Франко взяли в плен несколько итальянских коммунистов, сражавшихся в Каталонии. Дуче запросили, как лучше распорядиться ими. «Расстреляйте их, — по свидетельству Чиано, приказал Муссолини, — только мертвецы хранят молчание». Подход дуче к определению судьбы евреев был более оригинален. Рассматривая проект передачи евреям части территории Итальянского Сомали под концессию, Муссолини решил, что для этой цели наиболее подходящим будет район Мигиуртиния. Этот район богат естественными ресурсами, эксплуатацией которых могут заняться евреи, включая промысел акул, имевший «то особое преимущество, — заметил с омерзительным юмором дуче, — что многие евреи будут сожраны акулами».

Антисемитизм был теперь объявлен существенной частью фашистской политики. Хотя постановления, с помощью которых проводилась на практике эта политика, никогда строго не выполнялись, все же к концу 1938 года многие известные евреи были изгнаны с руководящих постов гражданской службы и немалое их число было вынуждено покинуть Италию. К весне 1939 года конфискация еврейского имущества приняла повсеместный характер. Высказывалось предположение, что антисемитская кампания была предпринята Муссолини для того, чтобы привить буржуазии, — «вялой по натуре, пессимистичной и обожающей иностранцев», — как определял ее дуче, — империалистический образ мышления; также предполагалось, что эта кампания являлась экономической мерой, вызванной плачевным состоянием итальянских финансов; предполагалось даже, что с помощью антисемитизма Муссолини стремился снискать расположение арабов. Но никто не подвергал серьезному сомнению тот факт, что эта кампания проводилась под сильным влиянием Гитлера.

Ни у кого также не могло вызвать сомнения то обстоятельство, что выбор времени для осуществления первой после вторжения в Абиссинию крупной агрессивной операции итальянских вооруженных сил был сделан непосредственно под влиянием гитлеровской оккупации Чехословакии. Хотя план нападения на Албанию обсуждался заблаговременно — в течение нескольких месяцев, а Пасхальная неделя, как вероятная дата вторжения, была определена уже в начале февраля, только в середине марта Муссолини принял окончательное решение. До этого он вел себя крайне нерешительно, обещая отдать соответствующие распоряжения, которые он так и не отдавал, угрожая нанести сокрушительные удары по противнику, которые он так и не наносил. И как всегда в те минуты, когда его одолевали сомнения и он колебался в выборе пути, по которому должен был следовать, настроение дуче постоянно менялось от почти истеричного возбуждения до состояния полнейшей депрессии, при которой он наглухо замыкался в себе. Он мог публично выступить со страстным призывом о необходимости расширения границ Итальянской империи, а буквально на следующий день — вообще отказывался от обсуждения сколько-нибудь важных проблем. Когда он отдавался во власть обуревавших его эмоций, то зачастую его душевный подъем был близок к экстазу. Боккини говаривал Чиано, что дуче «должен пройти интенсивный курс лечения сифилиса». Его состояние постоянной обеспокоенности стало «очевидным для всех его коллег».