Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель Страница 34

Из дома кто-то вышел. Она в растерянности заметила, что это офицер, который спас их группу и молодого шведского пленника от баварских драгун.

– Самуэль Брахе, – пробормотала она.

Офицер поднял голову и прищурился. Наконец он кивнул ей.

– Мы с тобой закончили, Брахе, – проворчал один из стражей.

Брахе его проигнорировал.

Александра стояла и не двигалась, только сердце неистовствовало в груди. Ее кругозор сузился, и она видела лишь разрушенный вход с двумя стражами и Самуэля Брахе, который опасливо приблизился к ней на несколько шагов. Она слышала, как один из солдат вполголоса сказал: «Эй, Брахе, куда это ты намылился, скотина?», а второй, с арбалетом, возразил: «Оставь его, куда бы эта глупая свинья ни пошла, все равно отсюда не выберется»; но она не понимала слов. Она хватала ртом воздух, но легкие отказывались служить ей. Александра ощущала гул в своих костях, о котором как-то рассказывал ее дядя, Андрей фон Лангенфель (он и не догадывался, что она подслушивает); он говорил, что так бьется сердце Зла, и его может слышать каждый, кто вскоре посвятит себя ему. «Нет, – мысленно прошептала она, – ты ошибся, дядя Андрей, это не подчинение Злу, это осознание того, что всякая надежда напрасна… Оставь надежду, всяк сюда входящий… Это барабанный бой приветствия в инферно, и у каждого есть свой собственный ад, откуда и звучит музыка».

Темные глаза в сетке морщинок заполнили ее сузившееся поле зрения. Она почувствовала, что задыхается.

– Что случилось? – спросил Самуэль Брахе, а затем сказал: – Господи, вы похожи на…

Она схватила его руку пальцами, настолько холодными, что его кожа показалась ей раскаленным углем. Она открыла рот…

– Поддержите меня, – запинаясь, взмолилась Александра. – Не дайте мне упасть… если я упаду…

«…то уже не смогу остановить падение», – закончила она про себя. Но ее губы слишком сильно онемели, чтобы произнести эти слова. Не желая того, она навалилась на него. Стук барабанов в душе заставил ее тело содрогаться.

– Эй, Брахе, кто эта цыпочка?

– Шевелись, Брахе, заходи в дом, а матрас можешь отдать нам!

– Исчезните отсюда, – прошипел Брахе. – Ради бога, вы что, с ума сошли?

Ее пальцы вцепились в его камзол.

– Ад… – прошептала она.

– Естественно. А вы думали, куда попали?

– Я падаю… Поддержите меня, умоляю…

Она почувствовала, как он схватил ее и прижал к себе. Один из солдат неожиданно оказался прямо рядом с ними и потянулся к Брахе. Но тот выпустил Александру, сделал резкое движение, и солдат оказался на земле, лицом вверх. Брахе сжимал В руке его копье. Одно долгое мучительное мгновение они смотрели друг на друга, но потом Брахе отбросил копье прочь.

– Брахе, ты свинья… – прохрипел мужчина на земле.

– Идем, – сказал Брахе и высоко поднял Александру, как будто она была ребенком. – Я держу вас. И не уроню.

Солдат на земле пополз в сторону, чтобы забрать свое копье. Второй крикнул:

– Стой, Брахе, или я засажу болт прямо в твой проклятый череп.

Но Брахе не остановился. Он внес Александру в открытую дверь. Она вцепилась в него и не сводила с него глаз. Она видела, как он улыбается. Солдат так и не выстрелил.

– Я убью это животное! – услышала она прерывающийся голос.

– Перестань, – проворчал второй. – Нам было приказано просто охранять его и его отряд. Генерал желает сам решить, что с ними делать. Или ты хочешь, чтобы профос [31]надрал тебе задницу за то, что ты не выполнил приказ? Предатель того не стоит.

– А если эта баба поможет ему сбежать?

– Ну ты и дурень: он же не уйдет без своих ребят. Брахе все еще считает себя офицером!

Александра не слышала, сказали ли солдаты что-то еще. Войдя в дом, Брахе поставил ее на ноги, и она опустилась на пол. Он встал на колени рядом с ней.

– Я не уроню вас, – снова прошептал он.

Она обвила его руками и приникла к нему, и неожиданно, но очень естественно он прижал свои губы к ее губам. Ощущение глухоты исчезло, и гул в ушах тоже. Внезапно она позабыла обо всем, кроме желания ответить на этот поцелуй.

Ей было безразлично то, что до сегодняшнего дня она не видела этого человека или что окружающие обращались с ним и его людьми как с последним отребьем. Ей было безразлично, что его обвиняют в смерти короля Густава-Адольфа. Что такое смерть короля по сравнению со смертью невинного ребенка? Ей было безразлично, что стражи перед полуразрушенным домом знают, чем они с Брахе занимаются. И прежде всего, ей было безразлично то, что там, куда Брахе принес ее, стоял такой же запах, как и повсюду, – запах разрушения и смерти… То, что возникало в ней, было сильнее смерти. Во второй раз Самуэль Брахе появился в последнюю секунду как спаситель, только теперь он уберег ее не только от насилия и смерти, но и от кое-чего похуже: от убеждения, что надежда умерла. Она уже стояла перед входом в свой личный ад, но присутствие Брахе не дало ей сделать последний шаг вперед. Надеяться означало просто идти дальше, даже если это казалось безнадежным. Надежда рождалась из себя самой.

В темноте дома они срывали одежду с тел друг друга.

Надеяться означало просто идти дальше. Надеяться означало не сдаваться. Надеяться означало позволить искре жизни продолжать тлеть где-то в уголке души, а затем, когда она внезапно ярко вспыхивала, бросаться в огонь. Надеяться означало противопоставлять каждой смерти столько жизни, сколько возможно.

Александра привлекла Самуэля к себе, он зарылся лицом между ее грудями, и она содрогнулась, будто уже стояла на пороге экстаза. Она позволила лифу платья соскользнуть с рук; он дрожащими пальцами распустил завязки ее юбки, и та упала на пол. Извиваясь, она вылезла из сорочки, которую он уже спустил ей до бедер. Она услышала его стон, когда он прижался ртом к ее лону. Затем она тоже встала на колени, зажав его копье и руке, и если бы она висела на нем над пропастью, то и тогда не хваталась бы за него отчаянней. Его поцелуи отдавали плохой нищей, ее – скорбью и грустью, но это не имело значения: для обоих они были сладкими. Вместе они упали на пол, она почувствовала его руки на своих грудях, и те с такой силой напряглись, что почти причиняли боль; она почувствовала их на своих ягодицах, и ее бедра рванулись ему навстречу; она почувствовала их на своем лоне и застонала, так громко, будто закричала. Он шептал что-то, чего она не понимала, и она шептала ему что-то в ответ, не понимая, что произносит. Она потянула его к себе, повернулась, чтобы затащить на себя, широко развела ноги, чтобы дать ему войти; ей необходимо было ощущать его в себе, охватывать его, она нуждалась в древнейшем чувстве человеческого единения, и связанная с ним сладострастная, откровенная, ликующая жизнерадостность принесла понимание того, что смерть – конец только существования, но не жизни… Она попыталась управлять им, так как не могла больше ждать… И почувствовала, как он выгнул спину, и горячая жидкость внезапно брызнула на ее тело, на грудь… на бедра и на лоно, и это соприкосновение оказалось последней каплей в озере бушующих чувств, и трепещущего желания, и искрящегося наслаждения. Озеро вышло из берегов, потянуло ее за собой, хоть она не была готова к этому, и омыло, пульсируя, ее тело. Ей показалось, что каждый отдельный волосок, каждая клеточка кожи, даже слезы в ее глазах сейчас взорвутся. Она вцепилась в него и закричала бы, будь у нее голос. И вдруг она снова почувствовала его в себе, все еще твердого, все еще раскаленного, приняла его жар, снова почувствовала пену, которая в мгновение ока закружила ее во втором пике; ей показалось, что ее одновременно посадили на кол и колесовали, но при этом соединили с чем-то еще, что она теперь – нечто большее, чем один человек… И Александра едва не зарыдала, когда последняя дрожь сотрясла ее тело, поскольку никакое иное проявление чувств не было достаточно сильным, чтобы точно передать тот восторг, который она испытывала. Такое, до сегодняшнего дня, с ней случалось лишь однажды…