Огненный всадник - Михаил Голденков Страница 34

— А ну, пошли глянем! — Кмитич с дедом Салеем и Твардовским направились к арсеналу. «Что-то чудят хлопцы», — думал Кмитич, зная, что черные аисты — птицы редкие, человека чураются, и даже если кто-то из людей приблизится к кладке этой птицы, то черный аист никогда больше к этому месту не вернется. И в отличие от белого собрата, коего полно по всей Литве, черного аиста мало кто вообще видел. Тут даже многочисленные стаи ворон, беспрестанно каркающие над крышами города в компании своих тявкающих младших братьев галок, куда-то исчезли. А черный бусел, напротив, прилетел!.. «Чертовщина какая-то», — думал Кмитич, который ранее и сам лишь слышал про черного аиста от более опытных охотников, но ни разу не видел воочию.

Они открыли двери и зашли в арсенал. В углу на соломе стоял на тонких красных ногах аист, черный, как крыло крум-кача, лишь брюшко белое да длинный клюв такой же красный, как у обычного белого бусла.

— Невероятно! — выдохнул Кмитич. — Что он делает здесь?! В городе?! Когда пушки громыхают?!

— Наверное, его гнездо войной разорило, вот он и прилетел. Хочет чего-то, да бессловесная тварь, сказать не может, — объяснял как мог Салей.

— Надо его накормить. Тощий какой-то, — заметил Кмитич, слегка приближаясь к редкой птице. Бусел настороженно посмотрел на хорунжего и защелкал своим длинным клювом, явно угрожающе.

— Вот же странно! Боится, но не улетает! — удивлялся Твардовский.

Бусла принялись кормить. Кто-то принес ему рыбешек, которых аист охотно ел, ел он и кусочки хлеба. Съел даже ящерку, которую где-то умудрился поймать ловкий Твардовский. Так и остался черный аист у артиллеристов. Его стали выпускать из темного арсенала, но он, выходя на улицу, все равно не улетал.

— Во как животинку напугали! Не хочет улетать, хоть тресни! — удивлялись канониры. Кмитич также ломал голову над тем, что же заставило такую осторожную и деликатную птицу так запросто прийти к людям и поселиться среди них.

А на следующий день к арсеналу канониров посмотреть на бусла пришла Елена. Это, как оказалось, именно она первой увидела, как прилетел и приземлился странный черный бусел, о существовании которых девушка раньше даже не догадывалась.

— Вот, — она протянула мокрый свернутый платок, — я тут лягушку в городском пруду словила. Да и не пруд, лужа, скорее. Но лягушек там всегда много. Мы там еще детьми их ловили.

— Ого! — Кмитич и удивился, и был рад вновь лицезреть отважную жрицу любви. — Ты и лягушек мастерица ловить? Молодец!

— Молодцы на конюшне стоят, а я просто хорошая, — игриво улыбнулась Елена. Заигрывать с мужчинами у нее получалось, без всякого сомнения.

— И чем же ты хорошая такая? — улыбался Кмитич, думая, как бы деликатней спросить, зачем же она выбрала древнейшую женскую профессию. Но ответ Елены совершенно смутил хорунжего.

— К примеру, к тебе хорошо отношусь. Не делаю людям ничего дурного…

Кмитич слегка покраснел. Все выглядело так, как будто девушка объясняется ему в любви, но тоже осторожно, деликатно, полушутя.

— Буслы лягушек любят, — Елена увидела, что смутила Кми-тича, и резко сменила тему разговора, — вот я и решила его попотчевать. Ну, а как ты поживаешь, пан канонир? Как семья?

— Какая тут семья?! Война сплошная! Моя семья — вот, — и он указал на Твардовского и деда Салея, — ну, доставай свою лягушку.

Черного бусла — его уже все называли пан Чернулик — как раз в этот момент вывели подышать свежим воздухом. Елена опустилась перед птицей на корточки. Чернулик не попятился, лишь косо посмотрел на девушку, а та развернула на земле свой мокрый платок. Маленькая серая лягушка, оказавшись на свободе, прыгнула в сторону и замерла. Но аист даже не пошевелился.

Но дед Салей одобрил Чернулика.

— Правильно! — кивнул он. — Нельзя лягушек убивать. К дождю, а то и к беде. Жабки, они животные священные. Старики казывали, что человек после смерти обращается в жабу, а потом она опять в человека! У нас в деревне камень был, там с незапамятных времен дух жабы был изображен, так бабы гадали на камне том!

— Иди-ка ты, дед Салей, со своими паганскими верованиями! — возмутился Твардовский и стал советовать Кмитичу:

— Чернулик глупый еще! Птица молодая, несмышленая. А ну-ка, пан канонир, попробуйте его силой покормить. Как котенка!

Кмитич схватил лягушку за лапку и поднес к самому клюву пана Чернулика.

Но реакция птицы оказалась совершенно неожиданной — аист как-то брезгливо отпрыгнул назад, словно испугавшись излюбленной пищи своих белых братьев-буслов. Кмитич вновь протянул ему лягушку, но аист, словно обидевшись, вновь отпрыгнул, взмахнул крыльями и взлетел. Сделав круг над удивленными людьми, задравшими на взлетевшую птицу головы, Чернулик полетел в ту же сторону, откуда, по словам Елены, и прилетел.

— Ну вот, — всплеснула руками Елена, — обиделся! Хотела сделать ему подарок, а получилось, что оскорбила!

— Точно обиделся, — грустно кивнул Кмитич, — видимо, лесная птица. Лягушек ни разу не ел. Обидели мы его.

— Может, еще вернется? — Елена в надежде посмотрела на оршанского князя. Тот лишь вздохнул:

— Дурной знак, — сказал он, — чтобы черный бусел к человеку вышел!.. Кепска будзе, говорю вам.

— Это точно, — поддакнул дед Салей, — птица, да еще черная — предвестник смерти. Либо плохих новостей. Видимо, хлебнем горя мы все тут. А то, что лягушку не съел — молодец!..

К концу июля Кмитич решился-таки на ночной прорыв. Он долго выбирал платье у пленных московитян — все пленные были в каком-то неприглядном рванье, которое либо не подходило хорунжему, либо абсолютно не годилось. В конце концов он остановился на одном пленном стрельце, родом из-под Курска. Доспех, полагавшийся московским стрельцам, состоял лишь из одной «шапки железной», представлявшей собой простой шлем с небольшими полями, чрезвычайно удобный для стрелка-пехотинца. Правда, по собственной инициативе стрельцы поддевали под форменные кафтаны кольчуги или кожаные латы с нашитыми железными бляхами. Именно такие кожаные латы были и у пленного стрельца, но Кмитич их вернул хозяину. Такая защита спасала разве что от татарских стрел и сабли, но не от пуль. Одежда стрельца состояла из кафтана серой мешковины, простой шапки, какие носили, впрочем, все московитяне и даже некоторые смоляне, и желтых сапог. Стрелец, явно смущаясь недовольной гримасой Кмитича, объяснил, что они воюют в подменке, а на парадах его мундир — ярко-зеленый с золотистыми «снурами».

— У нашего всего приказа такая зеленая форма, как и знамя, — пояснил стрелец.

— Приказ — это полк? — спросил Кмитич.

— Вроде того, или поменьше чуток, — пожимал плечами стрелец, — в нашем приказу пятьсот человек… было. Сейчас, наверное, едва ли половина осталась.

— На войну нужно отправляться, как на парад, — упрекнул стрельца Кмитич, примеряя кафтан мышиного цвета, спускавшийся до самых пят, с широкими, суженными у запястья рукавами, — а то как выглядите, так и воюете, — и он подмигнул пленному Странно, но Кмитич не чувствовал никакой ненависти к пленным московитянам, хотя в бою готов был рубить их в капусту. Кто-то из пленных протянул Кмитичу шапку побогаче, пояснив, что это шапка «начального стрельца». Кмитич взял из рук московита шапку и покрутил ее в руках. Она отличалась от первой мехом — соболиным, а не овчинным, и нашивкой отличительного знака в виде жемчужного изображения короны.