Лимонов - Эмманюэль Каррер Страница 34

В книге «История его слуги», где описано то, что я только что рассказал, нет точного указания, когда герой обнаружил свою ошибку, и, перечитав книгу, я так и не понял, как он, тонкий, наблюдательный человек, целый месяц не мог понять, что богатая наследница на самом деле была всего лишь экономкой. Ведь она ничего не делала, чтобы это скрыть. Должно быть, она вообще не догадывалась ни об этом недоразумении, ни – когда оно раскрылось – о степени его разочарования. В какой-то момент он решил, что нашел лазейку в мир богатых и счастливых, и на самом деле ощутил себя счастливым, хотя был всего лишь любовником служанки.

Раз Эдуард ее бойфренд, полагает Дженни, значит, она может представить его своему хозяину. Хозяина зовут Стивен Грей. Сорок лет, породистая морда, жизнелюб, миллиардер. Не миллионер, заметьте, а миллиардер. На английском это называется – billioner. Лимонов в своей книге называет его Гэтсби, но он не прав, потому что этот Гэтсби свое богатство получил по наследству, в нем нет душевного надлома, он абсолютно уверен, что место под солнцем, которое он занимает, принадлежит ему по закону. Иными словами, он не Гэтсби, а его противоположность. В Коннектикуте у него великолепное поместье, где живут его жена и трое детей, и когда отец семейства не катается на лыжах в Швейцарии и не купается в Индийском океане, ему случается посещать свое нью-йоркское пристанище на Саттон-плейс, где за порядком надзирает ценнейший кадр – Дженни.

В остальное время она живет в доме одна, но каждый день туда приходят секретарша, которая занимается почтой хозяина, и уборщица-гаитянка. Эта немногочисленная команда (в Коннектикуте у него добрый десяток слуг) живет в постоянном ожидании и, надо признаться, в напряженном ожидании гастролей хозяина, который, к счастью, приезжает нечасто и редко проводит в Нью-Йорке больше недели кряду. Но было бы еще лучше, полагает Эдуард, если бы он не появлялся здесь вовсе.

При этом Стивен вовсе не тиран. Просто он нетерпелив, вечно куда-то спешит, склонен к вспышкам гнева, за которые всегда извиняется, поскольку весьма дорожит своим имиджем хозяина-либерала, и если бы дело происходило не в Америке, его можно было бы назвать леваком. Проблемы обращения на «вы» или на «ты» в английском не существует, но раз он называет Дженни Дженни, то она называет его Стивеном, и Эдуарду будет предложено поступать так же. Ни за что на свете Стивен не соглашается пользоваться звонком и не требует, чтобы завтрак ему приносили в постель: другое дело, что этот завтрак должен быть готов в любой момент, чай заварен как следует, тосты поджарены до нужной кондиции. Когда бы хозяин ни проснулся, он приходит завтракать в кухню, и если, что случается все чаще и чаще, он застает там Эдуарда, читающего New York Times, то простирает свою деликатность до того, что спрашивает у него разрешения взять газету. Эдуарда так и подмывает ответить: «Нет, нельзя», хотя бы для того, чтобы посмотреть, что будет, но, разумеется, он всегда говорит: «Конечно, Стивен, пожалуйста».

В этом доме Эдуард стал своим человеком. В первую же встречу он понравился Стивену, который дружит с людьми искусства, любит похвастаться, что отдал миллион долларов на съемки авторского кино, и обожает все русское. Русской – разумеется, из белых – была его бабушка, уехавшая из страны после революции; в детстве она говорила с ним по-русски, с тех пор у него в памяти осталось всего несколько слов, но выговор у Стивена, как и у меня [24], старинный русский. Поэтому он любит принимать у себя русских, приезжающих в Нью-Йорк, и ему приятно видеть в доме, практически постоянно, настоящего русского поэта и беседовать с ним о суровой жизни в Советском Союзе. Эдуард рассказывает ему о психиатрической клинике, о стычках с КГБ. Он расцвечивает свои приключения новыми красками, творчески развивает популярную тему политзаключенных. Он знает, какая песня доставит больше всего удовольствия его собеседнику, и исполняет ее с наивозможной услужливостью.

Он улыбается, складывает чашки в посудомоечную машину, слушает, согласно кивая головой, но когда Стивен, весьма довольный их беседой, поднимается к себе, чтобы надеть костюм за десять тысяч долларов и отправиться обедать в ресторан, где самое дешевое блюдо стоит столько, что на эти деньги можно месяц кормить целую ораву пуэрториканцев, Эдуард думает, что, не получи наш миллиардер в наследство кучу денег, хотел бы он посмотреть, как этот Стивен стал бы выкручиваться, очутившись в нью-йоркских джунглях, без гроша в кармане, имея лишь хуй в штанах да нож за голенищем. Впервые в жизни Эдуард видит на столь близком расстоянии кого-то, кто находится на вершине социальной лестницы, и надо признать, что этот человек оказался не самым плохим, вполне цивилизованным и вовсе не похожим на советские карикатуры на капиталистов: злобный карлик с толстым брюхом, пьющий кровь бедняков. Все это правда, однако вопрос остается: почему он, а не я?

На этот вопрос есть лишь один ответ: революция. Настоящая, а не пустое словоблудие приятелей Кэрол или невнятные реформы, за которые ратуют социал-предатели всех мастей. Нет, только насилие, только трупы на фонарных столбах. В Америке, думает Эдуард, все сразу пошло не так и вряд ли что-нибудь получится. Хорошо было бы попасть к палестинцам или к Каддафи – его фото, приклеенное скотчем, висит у него над кроватью рядом с портретами Чарльза Мэнсона и его собственным, в костюме «национального героя» и с нагой Еленой у ног. Он, Эдуард, не испугался бы. Даже если будет грозить смерть. Единственное, что его не устраивает, – сгинуть в безвестности. Если роман «Это я – Эдичка» будет опубликован и к нему придет заслуженный успех, тогда – да. Скандально известный писатель Лимонов сражен автоматной очередью в Бейруте – эта новость будет напечатана на первой полосе New York Times. Стивен и ему подобные прочтут ее, сидя за блинчиками с кленовым сиропом, и задумчиво изрекут: «И все-таки этот человек должен был жить». Если так, то ладно, это стоит того. А смерть неизвестного солдата – никогда.

Стивен интересуется, какие у него планы. Он написал книгу? А почему бы ее не перевести, хотя бы частично? Почему не показать литературному агенту? Он знает одного и может их познакомить. Эдуард следует его совету и на свои жалкие гроши оплачивает перевод первых четырех глав, включая и знаменитый сексуальный эпизод с Крисом в детской песочнице. Агент несет их в издательский дом «Макмиллан». Ответа нет долго, но говорят, что это нормально. Как-то утром он пошел посмотреть, как выглядит здание, где решается его судьба. У входа два черных служителя разгружают грузовичок с кузовом, битком набитым толстыми конвертами. Два, а то и три кубометра рукописей, с ужасом прикидывает Эдуард. И ужасней всего то, сокрушается он, что где-то наверху, на одном из этажей, сидит незнакомый ему тип, который возьмет один из конвертов, откроет его, увидит английское название «That’s me, Eddy» и начнет читать. Возможно, он увлечется, прочтет все четыре главы и, не дожидаясь вызова, пойдет к начальнику и скажет, что среди кучи макулатуры ему попался шедевр нового Генри Миллера. Однако вполне может статься, что этот тип пожмет плечами и, без долгих размышлений, бросит рукопись в кучу забракованных. Если бы он мог его увидеть, заглянуть в глаза человеку, от вкуса, настроения, каприза которого зависит, останется или нет Эдуард Лимонов прозябать в тоскливой толпе неудачников… А может, его судья – вон тот молодой человек, который входит в холл торопливым шагом человека, знающего здешние места? Костюм, галстук, очки без оправы, по виду – откровенный болван… Есть от чего свихнуться.