Признания мои и комиссара Мегрэ - Жорж Сименон Страница 34

Я читаю письмо. Через несколько строк снова идут чернила:

Вчера, воспользовавшись приездом Ж., я продал золотой песок. У меня его было пятнадцать килограммов. Он расплатился со мной чеком на ваше имя. Ради всего святого, выполните эту просьбу, спасите мою жизнь!

О чем он думает, да, о чем, когда, не дописав, бросается на кровать и прислушивается к крысиной пляске? У него сестры, брат…

Он знает, что там, за дверью, его сторожит метис. Он в этом уверен. Ему чудится, будто метис подслушивает. Время от времени он вздрагивает.

Потом гаснет лампа: кончился керосин; чтобы отпугивать крыс и продолжать письмо, ему остается теперь только электрический фонарик-жужжалка.

…И если Д. не приедет немедленно, не вызволит меня из этой хижины, где я подвергаюсь невозможным опасностям, то не пройдет и недели, как я стану жертвой грабителей и убийц…

Что это – навязчивая идея?

До сих пор я ломаю себе голову над этим вопросом, потому что расследование, разумеется, ни к чему не привело.

Быть может, и впрямь, мерзавцы, на которых намекает инженер, забившийся в хижину,– это лондонские и парижские воротилы, а метис собирается его убить, чтобы выкрасть разоблачительные документы?

А может быть, на самом деле они – честнейшие люди, которых горячечный бред больного преобразил в чудовищ?

Мы этого никогда не узнаем. Человека бьет лихорадка. Он сражается с крысами. Очередные колики снова укладывают его в кровать на час. Потом он пишет; почерк его уже почти невозможно разобрать, строчки налезают одна на другую; карандаш, чернила, опять карандаш…

У меня осталось проклятущее серебро, всего триста песо, но они все у меня отнимут… На помощь, умоляю! Я чувствую, что попал в западню и они меня прикончат…

Что было потом? Около четырех утра инженер разбудил одного из туземцев и, глядя на него безумными глазами, велел:

–Доставишь это письмо во что бы то ни стало моему другу в город. Отправляйся прямо сейчас…

–Я поеду днем…

–Нет, сейчас!

Туземец отказался. Инженер пошел в сторону своей хибары. На поляне, казалось, все спали. Вода прибывала, и река гремела, как водопад.

А утром на берегу у самой воды нашли тело инженера. В левой руке он сжимал фонарик, в правой – револьвер; пуля вошла в затылок и вышла через правый глаз.

Первое расследование провел метис. Труп погребли в раскисшей земле. Через шесть дней прибыли из города два полицейских-туземца, задали несколько вопросов и составили протокол.

В доме нашли только девяносто долларов, четыре грамма золотого песка, старинные ювелирные изделия общим весом тридцать три грамма и никаких бумаг.

Я читал письмо раз двадцать и только что перечел его снова. Перечел и местные газеты, сообщающие об этом деле с тем же спокойствием, каким овеян девственный лес.

Убийство?

Ну, я не поручусь в том, что это убийство, точно так же как не поручусь в том, что лондонские и парижские воротилы – негодяи, а метисы берутся за исполнение подобных поручений…

Я видел эти края.

Я испытал на себе жар этого сине-зеленого солнца, и несколько раз меня прошибал такой пот, что я не мог писать. И вот я обращаюсь к первой фразе письма:

…привезет мне противоцинготный сироп… побольше апельсинов… гигиенические ведра…

И крысы… Крысы, отплясывающие пляску смерти…

Вообразите, каково ему было в ту ночь и во все предыдущие ночи, похожие одна на другую… Семь лет таких ночей!

Это ему-то, преподававшему физику в одном из красивейших наших провинциальных городов!

Для очистки совести два туземных полицейских распорядились вырыть тело, чтобы убедиться, что пуля действительно вошла в затылок и вышла через правый глаз.

Но с убийства прошло уже шесть дней – и два индейца сперва отрицательно потрясли головами, а после отправились выпить по большому стакану чичи, чтобы взбодриться.

Пополь и его повар, или Голова, которую передержали в воде

Однажды зимним вечером лет десять тому назад Пополь обедал в компании нескольких друзей. Вино было на любой вкус и лилось рекой, в зале жарко, сквозь запотевшие окна смутно виднелись машины, то и дело подвозившие к подъезду театра мужчин во фраках и декольтированных дам.

Пополь поглядывал на них маленькими хитрыми глазками, и по лицу его иногда проскальзывала недобрая усмешка.

–Посмотрел бы я на них в нашем лесу,– бурчал он и выпячивал грудь, расправлял плечи,– сразу видать, настоящий мужчина.

–Хозяин, старого арманьяка!

Пополь был великолепен – новый костюм, шелковая рубашка, на пальце огромный перстень. Дружки взирали на него с нескрываемым восхищением.

–А что, негритянки там взаправду ходят совсем голые?

–Я же тебе говорю, дурак!

–И если кому-нибудь придет охота, они не возражают?

Пополь, блаженствуя, рассказывает им об экваториальных лесах, где прожил последние четыре года; до того он долгое время был подручным у мясника в Бордо. Пополь получил концессию на заготовку розового и красного дерева. То и дело он ощупывает карман, который оттягивает новенький бумажник.

Вчера, приехав, он открыл в банке счет на миллион с лишком.

–Хозяин, сигар!

Светская публика, устремляющаяся в театр, его раздражает.

–Строят из себя умников, а все потому, что одеты франтами. Их бы в джунгли, да чтобы пятьдесят градусов в тени, москиты, мухи цеце и все прочее…

Арманьяк пьется – рюмка за рюмкой, а Пополь разглагольствует, жуя сигару,– глаза у него сияют, губы лоснятся.

–Гляди-ка! Уже антракт.

Зрители прогуливаются перед входом в театр, курят папиросы, заходят в уборную, и Пополь чувствует, как в нем закипает злоба.

–Понимаете, там главное – быть мужчиной. Остальное не в счет…

Взгляд его становится жестким, и он рассказывает:

–Вот послушайте… Как раз перед моим отъездом вышла одна история… Вы не знали Жанвье, он из Сен-Мало? У него была концессия на участок в десяти днях пути от моего, если по реке… Крепкий такой бретонец. Но вбил себе в голову зашибить за несколько лет столько, чтобы купить замок, в котором смолоду был в услужении. Месяцами не вылезал из лесу… Славный парень, не глупее других. А вот поди ж ты, свихнулся. В тех краях, представьте себе, негры вместо того чтобы закапывать трупы в землю, пускают их по течению реки. Жанвье каждый вечер видел, как они проплывают мимо, раздутые, что твои бурдюки. Он уже к этому привык. Но вот нашла на него блажь. Зарядил он карабин и для потехи принялся палить в плывущую дохлятину. Назавтра – то же самое. Ну и пристрастился к этому делу. А тут вдруг негры узнали про это и чуть не взбунтовались. Я видел Жанвье, когда его вели в тюрьму: говорят, ему придется отсидеть пять лет за надругательство над покойниками.