Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер Страница 34

Цирковые игры также иногда служили для толпы удобным случаем докричаться до императора и высказать ему свою политическую позицию. В правление Септимия Севера зрители, зная о его присутствии в амфитеатре, решили высказать негодование по поводу продолжительной гражданской войны и стали хлопать в унисон и декламировать: «Доколе нам это терпеть? Сколько еще воевать нам друг с другом?» Вскоре им наскучило, они закричали: «Довольно!» — и снова обратили внимание на скачки (Кассий Дион, Римская история, LXXV.4.4).

Трудно сказать, сговаривалась публика или нет, но скандировать пацифистские лозунги прекратила явно вовремя, догадываясь, вероятно, о пределе императорского терпения и опасаясь переступать черту.

Игры до какой-то степени заместили фактически упраздненные Августом народные собрания времен республики: государи теперь встречались с подданными в непринужденной праздничной обстановке, что и делало возможным оглашение народом своего мнения. Однако выражение несогласия или недовольства, подобное вышеописанному, нормой всё же не считалось. Подобные случаи были единичными, а потому знатные мужи-историки и собирали их в качестве назидательных историй для знатных мужей-правителей. Однако народ фигурирует в них, скорее, в качестве декорации для придания колоритного антуража творящемуся в сферах высокой политики. Но и эти примеры указывают на способность людей занимать критическую позицию в отношении режима. Нет сомнения, что люди не рассчитывали на полное соответствие действительности красивым речам и имели запас терпения для того, чтобы принимать неминуемые недостатки. К тому же практически все понимали, что озвучивать или выказывать недовольство крайне рискованно, и предпочитали на людях и даже в кругу семьи благоразумно помалкивать и не сетовать на жизнь вслух, памятуя о том, что и у стен есть уши. Но вышесказанное правило действовало ровно до тех пор, пока император и/или его чиновники не начинали заведомо и злостно не выполнять принятые на себя базовые социальные обязательства, а именно: обеспечение граждан зерновым пайком и поддержание минимального уровня законности. Если это не соблюдалось, риск конфронтации с властями становился оправданным.

Интересным источником, позволяющим по-настоящему оценить политическую силу толпы (если взглянуть на этот текст под непривычным углом), служат «Деяния святых апостолов». Текст повествует о том, как двенадцать учеников и примкнувший к ним Павел проповедовали Евангелие по всем восточным землям, а затем и в Риме после смерти Иисуса. Слово Христово в передаче благовестников положило начало беспорядкам в шести различных местах. В Фессалониках «не уверовавшие [во Христа] иудеи», обратившись к градоначальникам, обвинили апостолов в том, что «эти всесветные возмутители <…> поступают против повелений кесаря, почитая другого царем, Иисуса» (17:6–7). А однажды Петра и Иоанна привели на допрос к первосвященникам и приказали им прекратить проповеди. В Эфесе уже сам Павел вызвал «мятеж против пути Господня» и себя лично, поскольку его проповедь сводила на нет значимость культа и местного храма Артемиды, угрожая лишить заработка местных ремесленников, в основном работавших при этом храме. Жители Эфеса стихийно собрались на площади у храма и около двух часов скандировали: «Велика Артемида Ефесская!» (19:23–41). В Филиппах Павел весьма опрометчиво изгнал духа прорицания из невольницы-служанки, приносившей ее господам большие доходы своими прогнозами. Лишившись дойной коровы, обиженные хозяева схватили Павла и его спутника Силу, «повлекли на площадь к начальникам», чтобы предъявить обвинение: «Сии люди, будучи Иудеями, возмущают наш город и проповедуют обычаи, которых нам, Римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять». Воеводы, как сообщает Писание, велели сорвать с христиан одежды и бить их палками.

Павла, кстати, секли неоднократно — вопреки тому, что он, как римский гражданин, имел иммунитет от телесных наказаний… Впрочем, в Филиппах власти, узнав об этом, даже принесли ему извинения. Местное руководство в провинциях всегда страшилось волнений — прежде всего из-за риска навлечь на свою вотчину карательную военную экспедицию из Рима. В «Деяниях» описан, вероятно, не самый типичный и благополучный период жизни римских провинций, но сам этот текст помогает ощутить, как народные массы могли внезапно оказаться вовлеченными в круговерть политических событий и как местное руководство делало всё возможное для их усмирения. Что до политических воззрений народных масс, то они всегда и везде являли причудливую смесь радикализма и консерватизма. Если бы мы питали надежду обнаружить где-то на просторах Римской империи преобладание радикальных настроений, нас ждало бы горькое разочарование.

Нам трудно судить, насколько часто протесты выливались в насилие. Кажущаяся готовность римлян проявлять буйство в решении личных споров вроде бы подсказывает, что и сообща они вполне могли быть быстры на расправу. В летописях значительная часть народных протестов заканчивается бунтами, но историки, вероятно, фиксировали подобные события только в тех случаях, когда дело доходило до крайностей. Очевидно, в пору особых тягот народ мог без зазрения совести напасть хоть на самого императора. Светоний рассказывает, как во время волнений из-за нехватки зерна императору Клавдию пришлось пробираться к себе во дворец через черный ход (Божественный Клавдий, 18). Далее он описывает всесторонние усилия по обеспечению бесперебойного снабжения Рима, предпринятые Клавдием во исполнение наказа в грубой форме, полученного от населения. Впрочем, совершенно ясно, что собравшаяся толпа не намеревалась причинять вреда здоровью императора, — иначе в него полетели бы не хлебные корки, а камни или даже дротики со стрелами. То, что описывается здесь, аналогично забрасыванию политиков яйцами, которое практикуется сегодня. Швыряя в императора заплесневелыми объедками, народ указывал ему на постыдность невыполнения прямого императорского долга — кормить подданных. Похожим нападкам, согласно всё тому же Светонию, подвергались и Веспасиан, которого, в бытность его наместником в Африке, по каким-то причинам забросали репой, и Вителлий, в которого однажды и вовсе швыряли грязью и навозом.

Источники показывают также, насколько нетерпимыми к любой оппозиции бывали императоры. В Путеолах как-то раз столкнулись лбами городские чиновники и знать, с одной стороны, и местное население — с другой, так что обе стороны даже отправили посольства в сенат: первые жаловались на насилие, чинимое толпой, вторые — на жадность магистратов и влиятельных граждан. Тацит пишет, что волнения сопровождались «швырянием камней и угрозами поджога», а потому, дабы «не допустить кровопролития и вооруженной борьбы», в город — очевидно, по приказу императора — была отправлена когорта преторианцев, страх перед которыми, «а также казнь нескольких человек быстро восстановили согласие среди горожан» (Анналы, XIII.48). Сегодня подобные методы «восстановления согласия» принято квалифицировать как «вооруженное подавление гражданского протеста».

Естественно, вводя войска, императоры рисковали лишиться народной поддержки. Зачастую правителям приходилось искать баланс между поддержанием общественного порядка методами подавления и удовлетворением требований народа. Удобнее всего было обвинить во всех бедах местных чиновников. В середине IV века цезарь Констанций Галл отказался помогать страшившимся голода жителям Антиохии подвозом провианта из соседних провинций и просто указал на стоящего рядом консуляра Сирии Феофила, которого и забили до смерти (Аммиан Марцеллин, Римская история, XIV.7.5–6). А ведь зачастую римские наместники собственными силами ничего поделать не могли. Так, префект Рима Тертулл тоже как-то раз столкнулся с толпой, разгневанной перебоями в поставках продовольствия. Когда дошло до открытых угроз его жизни, префект выставил перед собой двух малолетних сыновей и сообщил толпе, что и они умрут с голоду, если ветер не переменится и корабли с зерном не причалят. И этот акт отчаяния неожиданно сработал. Толпа, разжалобившись, умолкла, осознав, что все здесь в одной лодке, а вскоре всеобщими молитвами море успокоилось, и корабли вошли в порт (XIX.10).