Диктатура пролетариата - Олаф Брок Страница 34

Вера в «прогресс», как он понимается в марксизме, вступает в противоречие, по словам Виппера, с обильным материалом, появившимся в последнее время в сфере исследования как древних областей, так и современной общественной экономики. Классовая теория Карла Маркса, возникшая под впечатлением всё возраставших столкновений между группами людей и возведённая в главный закон истории, «естественно, в подобной форме представляет собой ложное и однобокое преувеличение» – характеристика, выражающая безутешный пессимизм, являющийся реакцией на беспощадное воинственное соперничество новейшего времени. Но если до мировой войны «классовая борьба» представляла собой лишь отдалённую возможность, едва не образное выражение, то теперь она развернулась, подобно худшей из всех войн, и, кроме того, в теснейшей связи с внешней войной. Так что, как пишет Виппер, подобно иронии злой судьбы то, как слепые проповедники классовой борьбы одновременно объявляют себя пламенными пацифистами, приверженцами наступления всеобщего и немедленного мира – посредством наиболее зверской и беспощадной из всех войн. И затем новая внутренняя, до дикости жестокая борьба между классами и партиями, после чего одержавшие победу социалисты, достигнув власти, возвращаются к бюрократическим методам самовластия. Может ли что-либо подобное поддерживать веру в марксистский «прогресс»?

Но здесь никакой Виппер не поможет. В России исторические доктрины подлинного коммунизма не просто должны быть обнародованы, как другие исторические теории и точки зрения, – их надо навязывать как единственные. Остальное – лишь ересь, противоречащая правоверности.

* * *

Не нужно обладать большой способностью предсказывать будущее, чтобы предвидеть, что наука и «мировоззрение», регулируемые насильственным путём, осуждены на гибель – такие растения увядают ещё во время роста. Наука и мышление, как точные, так и спекулятивные, неразрывно связаны с критикой, с вечным поиском новой истины. Для них не годится высказывание «Будь, солнце, безмолвно над Гаваоном». Если русская большевистская олигархия в скорейшее время не осознает беспомощности, «непрактичности», бессмысленности, глупости и вреда от гонений на свободную науку, свободу слова во всех областях мышления и искусства, если они не решат сменить тактику, то это будет свидетельствовать о поразительном отсутствии образованности, ощущения действительности и элементарной способности к здравомыслию. Но это, пожалуй, старое «кого Бог хочет погубить…». Несомненно то, что эту сторону коммунистической деятельности воспринимают с недовольством и горьким разочарованием также и молодые представители академических кругов, которые до революции в большом числе поддерживали идеалы социализма – быть может, в России, повторюсь, более, чем в какой-либо другой стране.

Для нас удивительно то, как недовольство даже в этой сфере по-прежнему не выходит за рамки пустых слов. На западе в условиях такой всеобщей и сильной неприязни, каковая очевидно имеется уже сейчас, любой строй с подобной системой духовного принуждения потерпел бы поражение.

Однако у нас, в Норвегии, в академической среде, есть граждане, последователи свободы духа – причём не только невинные зелёные юнцы, – радостно приветствующие строй и систему в туманах самовластия там, на востоке!

IX. Мир высшего образования

Как и следовало ожидать, состояние экономики высших учебных заведений России представляет собой печальную картину. Положение, впрочем, различается от вуза к вузу; при довольно запутанной обстановке в целом, состояние экономики зависит во многом и от того, какая именно ветвь административной власти финансирует конкретное учебное заведение. Похоже, что в особенно плачевном положении оказываются учреждения, находящиеся в ведении Народного комиссариата просвещения. В университетах, во всяком случае, ситуация практически безнадёжная – настолько хаотично и нелепо составляется бюджет. Приведу конкретные цифры по Петроградскому университету за май.

Представим университет, где обучается около 10 000 студентов, где общая площадь корпусов составляет примерно 40 000 квадратных метров, а канализационная система имеет протяжённость более восьми километров, и где на все производственные расходы, кроме топливных, на апрель 1923 года была выделена сумма в размере 5 085 миллионов рублей, что соответствует паре сотен норвежских крон или 30–40 долларам. В тот же месяц на одно только освещение ушло 52 000 миллиона, то есть в десять раз больше, чем было выделено на производственные нужды. Я спросил у властей, как люди справляются с этими сложностями.

– Понятное дело, студенты так бедны, что не могут платить за свет; в конечном счёте придётся просить деньги из Москвы. Но тем временем электростанция грозится отключить в университете электричество; и подобная история происходит вот уже третий раз за год.

На «текущий ремонт» с ноября по март включительно было получено приблизительно 12 000 миллионов, на апрель – ничего. Все знают, каково содержать в исправности здания, в то время как университет ещё и присоединил к себе ряд институтов, ранее к нему не относившихся. На «образовательные расходы»: обустройство лабораторий, кабинетов, покупку учебного материала – в апреле было получено около 7 000 миллионов, или полсотни долларов. Каким образом решать вопрос с учебными программами и вообще с текущей печатью – очевидно для каждого. А то, насколько жалкие средства выделяются на научную деятельность в целом, иллюстрируют следующие сведения. В мае всем 29 вузам Петрограда на закупку иностранных книг была выделена общая сумма 17 200 рублей золотом. До войны одна лишь фундаментальная библиотека университета получала 22 000 – 25 000; если к этому прибавить средства, выделенные на семинарские библиотеки, на закупки отдельным профессорам и т. д., в целом на один лишь университет уходило, очевидно, около 50 000. Теперь же ещё в середине мая была счастливая надежда на то, что из тех 17 000 университет, возможно, получит пять – вместо этого, согласно последним услышанным мною сведениям, он едва ли получил больше 1200; а поскольку вуз и так задолжал денег за книги, то возникал большой вопрос, сможет ли он вообще что-либо приобрести в последующие месяцы.

С преподавательской зарплатой дела, естественно, тоже обстоят не слишком хорошо. Она рассчитывается по особой схеме. Ежемесячно университету выделяется выплата, рассчитанная на «824 платёжных объекта» – под «платёжным объектом» подразумевается один человек. Поскольку фактически в университете работает 865 сотрудников, получается в некоторой степени жульничество, и зарплаты приходится понижать. Зарплата сотрудников теперь ранжирована по классам. Должность завхоза относится, например, к первому классу, а профессора – к 16-му или 17-му. При выделении средств учитываются не фактические должности, а суммарно установленный «платёжный объект» в соответствии с зарплатой по среднему классу. Университет сам высчитывает, кто сколько может получить, исходя из поступивших средств. Месячная зарплата профессора за положенные шесть лекций в неделю составляла в апреле около 820 миллионов, то есть около тридцати крон, или 6–7 долларов. Хлеб, конечно, был дешёвым (килограмм ржаного хлеба стоил около 10 эре), и жильё вследствие «национализации» упало в цене; однако прочее стоило довольно дорого. Учёный физически не мог выжить на упомянутую зарплату; впрочем, никто и не заблуждался на этот счёт. Физический труд оценивался значительно лучше: трубочист, например, получал около 1400, кондуктор трамвая – около 1200 миллионов в месяц, помимо этого – различные премии и послабления, чем вовсе не может свободно пользоваться профессор с зарплатой по высшему классу. Что и говорить о коммерческих должностях – зарплата на приличной средней должности в Государственном банке составляла 5 000 в месяц.