Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл Страница 34

Но причинами этой “зверской жестокости” были не только государственная политика и бесчувственность судебной системы. В провинции по-прежнему сохранялась практика публичных порок розгами, что едва ли способствовало пробуждению в народе благодушия и миролюбия. Экономическая ситуация также порождала отчаяние, чувство незащищенности, насилие. Ярость, которая двигала группой крестьян, поджигавших помещичью усадьбу или другую собственность – в деревне это называлось “пустить красного петуха”, – была в равной степени следствием экономической и социальной неопределенности и политического неравноправия, а также исключенности из политики. Бедность, эта неотъемлемая часть крестьянской жизни, оборачивалась горечью и ожесточением из-за разбитых надежд, долгов и тех непредвиденных тревог и трудностей, которые со всей неизбежностью сопровождали мучительный поворот экономики к урбанизации и промышленному развитию. Давление тех же самых обстоятельств испытывали на себе и жители городов: в их жизнь теперь вошли конфликты между коренным населением и новоприбывшими мигрантами, недоверие и подозрительность относительно справедливости оплаты труда, страх заговоров и изменничества.

Без сомнения, самым уродливым проявлением этих трений и общественной напряженности стали погромы. Само слово “погром” имеет хождение и в русском языке, и в идише, его корневое значение – “разрушение”. Многочисленные холерные бунты XIX века, самый страшный из которых повлек за собой убийство доктора Молчанова, описывали как погром, направленный против медицины и вызывавший в воображении образы разгневанной толпы, нерационального насилия и издевательств над теми, кого толпа выбрала на роль козла отпущения. Однако чаще всего жертвами провинциального невежества, шовинизма и жестокости становились бессменные и легко распознаваемые чужаки. Если дело происходило в регионах, где евреям было разрешено проживать, то объектами нападения обычно становились именно они. У антисемитизма в российской империи была долгая история, однако погромы конца XIX и начала XX веков не были лишь выражением старинной ненависти к чужеродцам. В другие периоды истории евреи и русские, или евреи и украинцы, или поляки и белорусы могли мирно жить бок о бок. В некоторых областях империи городские культуры были построены на взаимодействии большинства – например, украинского – и крупных меньшинств, которые могли быть не только еврейскими, но и армянскими, немецкими, польскими или греческими, причем многие из этих меньшинств индентифицировались не по этническому происхождению как таковому, а по культуре или превалирующему роду занятий. У погромов были вполне конкретные причины, но, помимо этого, они были доказательством преступной халатности и соучастия отдельных должностных лиц внутри церковной и государственной иерархий.

Поэтому неслучайно все самые страшные нападения на евреев последних лет правления Романовых пришлись на период с 1903 по 1906 год, момент наибольшей общественной напряженности и брожения, вызванных унизительным поражением России в войне с Японией, долгами и нехваткой продовольствия, а также революцией 1905 года. В любом случае для нападений необходим был лишь повод, а уж у желтой антисемитской прессы всегда наготове была какая-нибудь история. Один из самых жестоких погромов того периода – кишиневская пасхальная бойня 1903 года – был спровоцирован убийством 14-летнего Михаила Рыбаченко, труп которого обнаружили в близлежащем городке Дубоссары. Мальчик пропал неделей ранее, после того как сходил с родителями в церковь. Последующее расследование выявило, что его зарезал один из его дядей, однако это не остановило распространение слухов о том, что Рыбаченко стал жертвой еврейского ритуального убийства, причем слухи активно муссировались местной антисемитской прессой. Ножевые ранения на теле убитого объяснялись легендой о якобы бытовавшем среди евреев обычае использовать человеческую кровь для приготовления мацы для Песаха. Слухи становились все более фантастическими: говорили, что на теле найденного мальчика были обнаружены надрезы, тело таинственным образом обескровлено, а рот и глаза зашиты.

Скандал совпал с празднованием православной Пасхи, так что у обывателей было достаточно времени, чтобы посудачить о происшествии. По случаю праздника в Кишинев хлынули толпы крестьян и торговцев, прибывших на традиционную уличную ярмарку. Уже днем в воскресенье 6 апреля из праздничной толпы, собравшейся после церковной службы на главной площади, полетели первые камни в окна еврейских домов и лавок. К вечеру беспорядки затихли, и ночь прошла спокойно. Но на следующий же день события приняли зловещий оборот. Развернувшаяся бойня была делом рук приехавших крестьян и рыночных хулиганов, которые быстро напились, разбушевались и начали громить еврейское имущество. Погромщики били окна, поджигали дома и базарные лавки, но в конечном счете стали охотиться за людьми: гонялись за евреями, мужчинами и женщинами, по улицам города, не обращая никакого внимания на мольбы своих жертв и вопивших от ужаса зевак. Несколько десятков мужчин и женщин были забиты до смерти ^[169].

Среди причин кишиневской бойни были и алкоголь, и слепая ярость, овладевшая нападавшими, однако эта история началась не на торговых улочках Кишинева и там не закончилась. Авторы реакционных памфлетов, подстрекавших к насилию, так и не были наказаны, а местные власти продолжали мириться с их деятельностью или просто закрывать на нее глаза. Сам Николай II не выступил с осуждением антисемитизма. Пометки, сделанные его рукой на документах того периода, дают все основания предполагать, что он, как и многие его советники, считал, что ответственность за произошедшее несут сами евреи. Царские чиновники могли бы действовать более оперативно. Например, они могли бы выступить с публичным опровержением хорошо известного им слуха о том, что царь лично санкционировал убийства евреев. Позднее власти так же хорошо были осведомлены о еще одном расхожем обвинении против евреев: в народе поговаривали, что те якобы продают оружие неприятелю – японцам. Мы не станем перечислять авторов многочисленных теорий заговоров, которые продолжают окутывать погромы 1903–1906 годов. Однако тот факт, что власти отказались выступить с краткими официальными заявлениями по этому поводу и произвести хотя бы несколько арестов, говорит сам за себя.

Последствия проявления такой ожесточенности и насилия еще долго давали о себе знать. Погромы продолжились и после 1917 года и стали одним из самых отвратительных воплощений экономической фрустрации, шовинизма и злобы. Во время Гражданской войны вновь заявили о себе и другие формы жестокости, многие из которых восходят к деревенским междоусобицам, ревности и подозрительности. Страдания и невзгоды, которыми обернулась Первая мировая война, а также паника, связанная с обвалом всех общественных институтов после 1917 года, в свою очередь, существенно повлияли и на первые постреволюционные годы. Было бы неверно слишком настаивать на преемственности между старым миром и новым, однако опыт, приобретенный многими русскими людьми в последние годы царского режима, оказалось не так-то просто забыть. Привычки, выработанные в этот период, и ярость, копившаяся в течение пятидесяти лет реакции, не могли просто так испариться и исчезнуть даже в пылу революции. Навыки, приобретенные на службе в полиции при одном режиме, могли найти себе применение на службе другому; солдаты, знакомые не понаслышке с казачьими нагайками и шашками, уже не могли забыть, каким действенным инструментом они были.