Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев Страница 33

Немало сил они потратили, пока затащили раненого в хижину. Дело у них шло бы скорее и проще, кабы не приходилось щадить его раны. Чтобы раны не тревожить, тащили несчастного шведа волоком, подхватив его за плечи. Намучились, пока поднимали раненого на лавку, довольно широкую и крепкую, что обнаружили у глухой стены. Когда с этим покончили, сели отдышаться, осмотрелись.

Если бы вместе с ними был в этот час брат Радим, хорошо знавший и любивший античную мифологию, он поведал бы братику и сестре сказку о ларах и пенатах, что, должно быть, живут не в новых домах, выше церкви хоромах, и не во дворцах, блистающих мраморами, златом и серебром, и украшенных дорогими гобеленами и драпировками, и уставленных затейливыми мебелями, а именно в таких вот жалких хижинах, позаброшенных давным-давно и людьми позабытых и медленно-медленно умирающих.

Изнутри хижина выглядела значительно крепче, чем представлялась она снаружи. Вдоль длинной глухой стены тянулась широкая лава, на которой сидели сейчас наши герои и лежал раненый швед. В стене напротив прорезано было небольшое оконце, некогда забранное бычьим пузырём ^[48], а ныне не закрытое ничем. У одной торцовой стены, что возле двери, свисал когда-то занавес из шкур — как бы отделяя небольшие сени; теперь шкуры сгнили и погрызли их хорьки, и через рассохшуюся дверь в окошко и обратно гулял сейчас ветер. Во всю же другую торцовую стену чернел очаг, сложенный из круглых камней, малых и больших; этот-то очаг, непомерно большой для хижины, и оставлял впечатление крепости всего строения. Быть может, хозяин, строивший хижину, был охотник и запекал в этом очаге целого оленя, а может, он был угольщик и в очаге, закрытом наглухо, пережигал уголь... теперь же в очаге, не иначе, прятались те самые лары и пенаты, божки-хранители очага и жилища, покровители семьи, некогда здесь обитавшей, или всего одного человека, находившего тут убежище от суетного, жестокого мира и ценившего здешний покой; божки эти, домовички, один или два либо несколько, прелестные девушки, вечно юные, мальчики с собакой или просто собака, верный друг и преданный сторож, участвовали в трапезах, милостиво принимали жертвы — капельку вина, или ладана с ноготок, или первое яблочко, — внимали молитвам, оберегали семейный уклад и согласие, а особенно заботились о продовольствии. Как знать, не им ли посвящалась та акация при входе в хижину, и не они ли взрастили ту берёзку, принявшуюся из семени на чердаке и проросшую дерновую крышу, и не их ли детки — те верломины, за которыми Любы, девушки довольно рослой, не было видно?.. Земляной пол, утоптанный жильцами едва не до каменного состояния, скрывался не то под слоем пепла, не то под некоей трухой — это были остатки стружек и резаной соломы, какими по обыкновению посыпали полы в небогатых крестьянских жилищах. А на стенах тут и там, и в углах, и над окошком, и над притолокой висели пучки каких-то трав, кореньев, сморщенных, высохших луковиц и старинные веночки, точнее — то, что от них осталось, в чём можно было те веночки только угадать.

Чтобы перевязать раны, их сначала нужно было осмотреть; а для этого — хотя бы снять верхнюю одежду. С горжетой, нагрудным металлическим знаком с вензелями короля и лавровыми ветвями, не церемонились. Винцусь перерезал голубую ленту ножом. Расслабили узел шейного платка. Кафтан, перепачканный кровью и с левой стороны пробитый, просто расстегнули. Камзол, что был под ним, тоже расстегнули. Вся рубаха пропиталась кровью, хотя дырка в ней оказалась совсем небольшая. Насколько могла понять Люба, проделана была эта дырка не пулей, а клинком. Но рана ещё кровоточила. Одежду всё-таки следовало снять. А для этого хотя бы приподнять раненого за плечи. Пока Винцусь за плечи раненого приподнимал, Люба пыталась раздеть его. Наверное, они по неопытности причинили ему нестерпимую боль, потому что он застонал, открыл глаза и прохрипел резкое, злое: