Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи - Михаил Вострышев Страница 33

– Добр и благостен свет государь наш батюшка, – шамкал какой-то беззубый старик своему молодому внуку. – Авось, и нам на бедность пожалует…

– Ишь, конь-то царский в какой попоне! – перебивает дедову речь внук.

Его больше всего интересует убранство царского коня и блестящие кафтаны конюхов.

На соседней улице раздался звон бубна. Внук живо повернулся в ту сторону. Из-за угла показалась небольшая группа людей верхом на лошадях. В отдалении медленно ехал широкоплечий человек с орлиным взглядом. Одет он был проще других. Народ почтительно расступался перед ним и кланялся.

– Дед, а дед, – затормошил внук. – Кто это?

– Не знаю, – ответил старик.

– Не знаю, – насмешливо подхватил сосед. – Эх ты, лапоть берестовый, даром что на тебе годов сто. Это шурин царя, боярин Годунов.

– Так, так, – закивал дед. – Глух я на ухо, да понимаю.

Годунов сошел с коня и направился в церковь.

Царь Федор Иванович усердно молился. Когда он поднимал свое лицо вверх, глаза светились чистой детской верой и особенной добротой. Голубой кафтан, вытканный золотом, с золотым оплечьем, нежно оттенял лицо царя и белокурые волосы.

– Царь! Гонец прискакал. Говорит, заморские гости близко.

Федор Иванович повернул лицо к Годунову и ласково ответил:

– Встреть их, шурин, а я помолюсь еще.

Когда Годунов вышел на паперть, к нему подскочил ратник и, запыхавшись, несвязно выкрикнул:

– Едут!.. Едут!.. Скоро у заставы!..

– Бояре, – обратился Годунов к спутникам. – Поезжайте к заставе и встретьте с честью гостей заморских. Князь Мстиславский, ты будешь за старшего.

Стоявший рядом с Мстиславским князь Василий Шуйский, недовольный, попробовал возразить:

– Молод Мстиславский еще, невместно…

Но смущенно прервал речь, заметив пристальный взгляд Годунова. У заставы встречавшие бояре остановились. Невдалеке перед ними, в белоснежном пространстве виднелись черные движущиеся точки. Это были венецийские послы.

Наконец очертания послов стали резче, и бояре увидели странно одетых людей. На головах у них были шляпы диковинного покроя с перьями, на плечах – бархатные плащи, на ногах – высокие сапоги со шпорами в виде звездочек. Таких сапог никто не носил в Московском государстве.

Царь Федор Иоаннович.

Титулярник. XVII век

Приехавшие любезно улыбались боярам, а те исподлобья, с любопытством разглядывали гостей. Толмач переводил приветственные слова.

Двинулись в город. Застучали копыта лошадей по бревенчатому мосту. Послов повсюду встречали любопытные взгляды москвичей, которым казался странным и наряд послов, и их шпаги. Со всех сторон неслись шутки, остроты, прибаутки.

* * *

Послы жили в Москве уже вторую неделю. Все поражало их: и дома, и церкви, и колокольный звон с утра до вечера. Глава посольства Джузеппе Маджи целые дни проводил с Годуновым, в котором нашел острый и глубокий ум, тонкое понимание политики. Маджи был в восторге и от Федора Ивановича, но как истый дипломат чувствовал, что все государственные дела лежат на Годунове.

Иногда по вечерам в царские покои приглашали венецианцев. Играл на гуслях какой-нибудь древний старик, пели слепцы. Маджи рассказывал о далекой Венеции. Толмач переводил его слова царю, Годунову и самым приближенным боярам. Меджи говорил о своей родине, о красивых мраморных дворцах, о соборе Святого Марка, о бирюзовом нежном небе Венеции, которое смотрится в волны лагун и отражается в зеркале каналов. Описывал своих ученых, народных героев, и слушатели задумывались. Им грезилась страна, о которой рассказывал этот черноглазый венецианец, она им казалась нежной и прекрасной, как весеннее утро.

На вечерах в царском тереме бывал и юный сын Мстиславского Дмитрий. Он забирался в дальний угол и внимательно вслушивался в речи Маджи. В голове молодого князя теснились неизведанные мысли, новые чудные образы. Его тянуло в страну, из которой явились послы. Дмитрий во время рассказов Маджи переносился мыслями в Венецию… Он плавал по каналам, слушал дивные песни, вместе с другими бросал цветы победителю турок, слушал тихий плеск Адриатического моря.

Возвратясь домой, Дмитрий передавал рассказы Маджи своей сестре. Иногда во время горячей, возбужденной речи он мгновенно затихал и говорил особенным голосом:

– Туда бы поехать.

И его глаза мечтательно глядели в пространство.

Несколько вечеров подряд у царя не было собраний. Когда же вновь собрались, Маджи отсутствовал. Годунов сказал, что посол занемог.

На другой день утром Дмитрий потихоньку от отца убежал со двора и постучал в посольский дом. Венецианец, которого молодой Мстиславский уже встречал раньше, жестом предложил войти. Через несколько минут Дмитрий стоял у постели посла. За несколько дней болезни Маджи осунулся. Вокруг глаз обозначились резкие синие круги, щеки впали. Видно было, что посол сильно страдает. Маджи слабо улыбнулся при виде Дмитрия и что-то сказал на своем языке.

Вечером Дмитрий узнал, что больного посла увозят домой.

– Батюшка, отпусти меня с ними!

– Куда? – не разобрал князь Мстиславский.

– На венецианскую сторону.

– Да ты, никак, ошалел?

– Отпусти, батюшка! – со слезами в голосе продолжал просить сын.

– Поберегись, Дмитрий! Чего задумал: к басурманам захотел!

В Посольской избе.

Художник В.Г. Шварц

Сын продолжал просить и вывел отца из терпения. Мстиславский запер его в чулан и пригрозил, что не выпустит до тех пор, «пока дурь из головы не выйдет».

Спустя некоторое время к Мстиславскому заехал Годунов и заметил, что хозяин чем-то встревожен.

– Что с тобой приключилось, князь? – спросил Годунов.

– Уж и не знаю, как и сказать, боярин, – развел руками Мстиславский. – Сынок мой на венецийскую сторону запросился.

Глаза Годунова блеснули любопытством.

– Покажи мне его.

Хозяин вышел и вернулся с Дмитрием.

– Это ты собрался от нас в Венецию?

– Я, – едва слышным голосом ответил Дмитрий.