От Сталинграда до Берлина - Валентин Варенников Страница 33

Комбату разбили автомат, его ранило в левое плечо. Он стоял на корточках за обломком стены и кричал: «Ложись! Стрелять прицельно!» Я понимал, дальше не продвинуться, но чувство удовлетворения все же было: мы остановили врага! Вряд ли от моей стрельбы был результат, когда шли в контратаку, но позже, когда залегли, я снес двух фрицев, это факт. Да, впервые в жизни я убил. Нет, слово «убил» несовместимо с тем, что происходило. На нашу страну напал враг, чтобы уничтожить миллионы соотечественников, остальных – поработить. Значит, если не мы – их, то они – нас. Вот и весь сказ. Убивать фашистов – это долг перед народом и Отечеством.

Комбат по радио приказал окопаться, постоянно вести прицельный огонь. Командир полка утвердил его решение закрепиться на достигнутом рубеже. Но место у нас было очень плохое: следовало выдвинуться вперед или отойти. Посоветовались с командиром батальона, он отдал ротным распоряжение – оборудовать наблюдательные пункты так, чтобы просматривался боевой порядок своих подразделений, передний край и ближайшие позиции противника. Дальше: личному составу зарыться как можно глубже и постоянно быть готовым к отражению атак немцев. Потом переключился на тыл, «крестил» на чем свет стоит… За что? До сих пор не принесли в роты горячей пищи. А мне подмигнул: «Это я для профилактики. Скоро рассвет, а они чешутся…»

Еще он сказал мне, что наша батарея выполняет задачи уверенно. Не только мастерски ведет огонь, но вместе с батальоном ходит в контратаки. Вообще-то он так говорил, кажется, по одной причине – чтобы больше старались.

Я проверил наши возможности огнем. Мины ложились туда, куда положено. Огонь противника то несколько усиливался, то угасал. Мы перебежками и ползком добирались до нашего НП. А вот когда стали подводить итоги, пришла пора печали… Только погибших в батальоне – сорок два человека (запомнил, поскольку дело происходило в 1942 году), среди них четыре офицера. Погибли командир левофланговой роты, начальник штаба батальона и его ординарец – хотел помочь своему командиру, но рядом разорвалась мина, и его раскромсало.

Раненых было почти в два раза больше, но многие не считали себя таковыми, например, командир батальона: касательное осколочное ранение, а он ограничился перевязкой, сделанной ординарцем.

Филимону посекло всю плащ-накидку, осколком легко ранило в бедро. Он водкой обработал свою рану, мастерски ее забинтовал, в общем, сам привел себя в порядок, сказав, что не хочет отправляться в тыл. Видно, пример комбата повлиял. Но, возможно, и без этого примера он остался бы в строю.

А ведь бои для нас только начинались – было о чем задуматься. Командир батальона, долго молчавший, вдруг сказал: «Если так будем воевать, нас хватит на несколько часов… Сейчас в атаки ходить нельзя. Надо зубами держаться за этот рубеж. Зубами! И не рисковать людьми! Зарыться, поставить противопехотные мины и бить их, бить беспощадно…» Мне понравилось сказанное комбатом. Его авторитет, кажется, еще больше вырос, когда он провозгласил: «А вот и наша каша!» Командир хозвзвода принес с двумя бойцами термосы. Мы повеселели.

Еда заняла минут 10–15. Водку не пили, комбат сложил фляги в вещевой мешок, где уже было несколько буханок хлеба, и объявил: «Это НЗ». Затем, поблагодарив за обед, начал названивать «вниз» и «вверх» – в роты и командиру полка. Первым еще раз напомнил, что надо хорошо окопаться, так построить систему огня, чтобы все подступы простреливались. А командиру полка, доложив о потерях, напомнил, что целесообразно забросить побольше боеприпасов, и попросил прислать саперов для постановки мин на всем фронте батальона. Еще просил прислать радиостанцию, поскольку одну из имевшихся двух разбили.

Потом, предупредив меня, чтобы следил за обстановкой и открывал огонь при малейшей опасности, отправился в роты.

Ночь кончалась, небо немного посветлело. Я обстоятельно поговорил с командиром батареи: доложил обстановку, посетовал, что «огневики» (расчеты) медленно выполняют команды, когда идет корректировка огня; но похвалил их за меткость. Попросил с первой оказией передать запасные аккумуляторы для радиостанции. Еще сказал, что с рассветом немцы обязательно возобновят атаки.

И тут неожиданно подумал о себе. Как же я остался жив? Нет, страха не чувствовал. Это презренное чувство приходило ко мне не один раз, но то было уже значительно позже, во времена, далекие от Великой Отечественной…

Случалось это несколько раз в Заполярье, когда мог бесславно погибнуть, замерзнув в снежных сопках. Или в Сирии, Анголе, Эфиопии, но прежде всего в Афганистане, где находился на острие военных действий. Конечно, могли захватить заложником, взять в плен с последующими тяжелейшими экзекуциями, о которых знаю от других. Да, это страшно! Не раз спрашивал себя: а сам ты готов к мучительной смерти? И знаете, глядя на обезображенные трупы соотечественников в Афгане, не находил ответа.

А ведь в такие минуты представляешь весь ход истязаний: вот собрались люди на центральной площади городка или кишлака, вот приводят жертву, говорят о нем все самое плохое, к чему тот не имеет никакого отношения, плюют на него, бросают камни, бьют плетью или палкой, но не убивают. Для палачей это – наслаждение, оно длится часами. Затем приступают к главному: с жертвы крючками сдирают одежду, отрезают уши, язык, нос, потом распарывают ножом живот… Нет! Нельзя описать, как вываливаются голубые с прожилками кишки, а человек поддерживает их руками, стараясь втолкнуть обратно…

А эти новоявленные инквизиторы, после всех истязаний, четвертуют свою жертву. У окровавленного обрубка выкалывают глаза, рубят голову. Наконец, оставшееся от человека бросают в огромный костер, бушующий неподалеку. Подобные расправы были в 1988-м в Афганистане, в провинции Ургун. Так умирали наши офицеры-советники. Судя по рассказам очевидцев, с ними поступили именно так, как рассказано. Я видел эти изувеченные тела погибших.

Помню, однажды я со специальным отрядом вылетел в провинцию Ургун на вертолетах. Одновременно подтянул туда же воинскую часть афганской армии. По мегафонам на местном языке было многократно сказано: «Верните наших офицеров!» На следующее утро нам подбросили четыре обгоревших трупа без рук и ног…

Да, все это было, но значительно позже.

А в Сталинграде об этом не думалось. Не было, впрочем, и бесшабашных действий. От юношеского запала: «Я покажу, как надо воевать!» – осталось рациональное зерно, шелуха улетела; мне стало ясно, что рвение необходимо, но оно должно сочетаться с разумом, беспечности здесь нет места, и понять это помог Филимон.

В октябре и до середины ноября немцы фактически почти каждый день (иногда и по нескольку раз) атаковали. Но после этого массированные атаки с танками закончились навсегда.

А сейчас – короткая передышка, потом снова гул орудийных выстрелов, пулеметных очередей, огненные всполохи, дым, гарь… К нам, в окоп командно-наблюдательного пункта, прыгнули три человека, а еще пять-шесть побежали куда-то левее, в сторону переднего края. Вернулись только командир батальона с ординарцем, а с ним лейтенант, ставший начальником штаба батальона. Комбат сказал: «Новый начштаба, знакомьтесь». Познакомились. А тут как раз по батальону – мощный артналет противника. Одновременно враг «сыпал» бомбы по огневым позициям на берегу.