Александр Македонский - Поль Фор Страница 33

Следует признать, что нам почти ничего не известно о действительном влиянии, оказанном Олимпиадой на характер и восприимчивость своего сына. Об этом судят лишь по поступкам. Биографическое сочинение, посвященное Филиппу II и его женам Сатиром из Каллатии столетие спустя после их смерти, не сохранилось. Из тех немногочисленных фрагментов, которые мы читаем у Плутарха и Афинея (248d-f; 557b-с), мы узнаем, что, оставшись без матери и отца, Олимпиада жила до замужества в Эпире под опекой своего дяди и зятя Ариббы, царя Молоссии. Она также была младшей в семье, которой угрожали враждебные кланы Эпира и Македонии. Устроенный дядюшкой брачный союз исключительно по политическим мотивам превратил Олимпиаду в залог и заложницу семьи. «Этот союз, — пишет Юстин (VII, 6, 10), — повлек за собой все неудачи, а затем и падение Ариббы. Заключив союз с Филиппом, он надеялся умножить свою власть. Однако тот лишил его собственного царства и заставил стариться в изгнании». Став в 19 лет царицей самого могущественного государства Балканского полуострова и, что еще важнее, первой по праву супругой Филиппа II, она была вполне способна осуществить свои права как в Эпире, так и в Македонии.

Чтобы обеспечить престолонаследие и в одном, и в другом царстве, в октябре 356 года Олимпиада родила Александра III, а в 353 году — Клеопатру. И вплоть до самой смерти Филиппа нам не приходится слышать ни о сводных братьях Александра — Каране, сыне Филы, и Арридее, сыне Филинны, ни о его двоюродном брате Аминте, сыне покойного царя Пердикки III. Напротив, мы видим, что Олимпиада играет огромную роль, поддерживая двух своих детей и собственного брата. Последнему, которого также звали Александром, в момент свадьбы Олимпиады было шесть лет, а через пять лет его вызвали в Пеллу ко двору и воспитали в македонском пажеском корпусе. Весной 342 года ему был обещан трон Молоссии, а пока, в ожидании того, когда это совершится, в 337 году он женился на своей племяннице, дочери Олимпиады и Филиппа. Он был одновременно союзником Александра, его должником, дядей и зятем. Молоссия⁴⁹ тогда еще не могла сравниться с Македонией по централизованности и отлаженности государственного аппарата. Это было то, что называют κοινόν («содружество») пастушеских племен и народов, которыми управлял совет представителей, δαμιοργοί или συνάρχοντες, назначавший председателя (προστάτης) и при нем секретаря. Царь, или его представитель, располагал лишь религиозными и военными полномочиями. Проходившие в высоком массиве Пидна границы, которые разделяли Молоссию и соседние страны, были столь же подвижны, как кочующие и вечно пытавшиеся вторгнуться на чужое пастбище стада. Дважды, в 337 и 331 годах, Олимпиаде пришлось, дыша злобой, возвращаться на родину. Вообще право Александра править Македонией принято брать под сомнение: Олимпиада была здесь чужой.

На деле она действительно могла передать Александру свои честолюбие, гордость, внезапные приступы гнева, страх предательства и одиночества, жажду мщения. Повествующие о ней античные авторы — биографы, историки, мемуаристы и беллетристы — чуть ли не в один голос говорят о редкостной гордыне этой женщины, которая кончила тем, что уничтожила всех своих соперниц и убедила свое окружение и даже собственного сына, что в свое время забеременела не от кого-нибудь, а от самого бога-олимпийца Зевса-Отца. Женщина бурных страстей, властная и проникнутая сознанием своего благородного происхождения, мистически настроенная и вне всякого сомнения истеричная, кажется, она передала сыну не только свои пылкость и порывистость, но и неизменную убежденность в том, что нет на свете ничего невозможного для потомка Эака, Ахилла и царя богов.

Как ни парадоксально, Александру была свойственна некоторая женственность. Прежде всего она сказалась в его изяществе, очаровании, нежном овале вечно безбородого лица, утрированной страсти к уходу за телом, любви к благовониям, но также и в предпочтении мужчин женщинам, мягкости в обращении и благовоспитанности (столь резко контрастирующих с грубостью и даже хамоватостью Филиппа II), попечении о мелких деталях, перепадах настроения, постоянной потребности ощущать себя любимым и какой-то невнятной тяге быть всегда искренним… Я не пошел бы так далеко, чтобы, подобно психологам, утверждать, что как мать Олимпиада была склонна к ревнивой и даже чрезмерной опеке. Однако имеются факты (их сохранили нам вместе с выдержками из царской переписки почты Эвмен, великий канцлер, и Плутарх с Афинеем): Олимпиада на протяжении по крайней мере десяти лет лично занималась вопросом о том, на чем Александр спит, во что его одевают, что он ест, как молит богов. Олимпиада избрала для него в собственной семье весьма нравственного наставника, обратив на сына всю свою нежность, когда Филипп бросил ее; она стала на сторону юноши против его отца и именно с ним бежала из Македонии, в сорок лет лицезрея, как занимает ее место юная македонянка, а после, блюдя интересы сына, в спешке вернулась, чтобы организовать умерщвление всех его соперников. Наконец, именно ему она доверила в мае 336 года тайну его рождения. Впрочем, секрет этот уже давно предан огласке (Арриан, IV, 10, 2), к тому же он больше мучил молодого человека, чем ободрял: «Доказательство того, что ты имеешь полное право царствовать над всей Европой и даже над Азией, — то, могу я тебе признаться, что ты не сын своего отца». Даже Аттал дал это понять Александру, во всеуслышание пожелав Филиппу на пиру по случаю его последней свадьбы, чтобы он наконец-то обзавелся законным наследником. Александр не знал покоя ни в Ликии, ни во Фригии, ни в Египте, пока не вопросил богов относительно своего происхождения и своего будущего. Одни заботы от этой Олимпиады!

На протяжении двенадцати лет своего великого похода Маленький принц, который стал царем и даже Царем царей, получил немало писем от матери, которая с годами становилась все более неуживчивой (Арриан, VII, 12, 6). Она делала вид, что регент Антипатр действует по ее указке, подобно тому, как ранее делала вид, что муж и сын слушают ее советов. Повсюду она видела заговоры против Александра и против нее самой. Олимпиада целиком отдалась интригам, и дело кончилось тем, что в 331 году македонская знать принудила ее вернуться в Эпир. Александр полагался на Антипатра и не лишил его доверия. Правда, в письме он обращался к Олимпиаде как к «самой нежной из матерей», а своему другу Гефестиону велел хранить в тайне упреки Антипатра и ревность Олимпиады, саму же ее осыпал подарками. Правда и то, что он делал вид, что «одна-единственная слеза матери способна уничтожить тысячу писем» (Плутарх «Александр», 39, 7–13 и т. д.). И все же он не смог удержаться и не написать ей, что она утратила меру, пожелав, чтобы она больше не вмешивалась в политику, в его политику. Поражает откровенный и даже грубый тон, в котором Александр ответил однажды Олимпиаде, обвинявшей его в слабости или неосмотрительности: «Прекрати свои происки против меня, не гневайся и не грози. А если не послушаешься, меня все это не слишком заботит, ведь ты знаешь, что Александр лучше всех» (Диодор, XVII, 114, 3). Όξύς και θυμοειής, «резкий и надменный», пишет Плутарх об Александре в своих «Застольных беседах» (I, 6): возможно, этим и ограничивается все, что слишком страстно любимый сын унаследовал от материнского темперамента.