Мэрилин Монро - Дональд Спото Страница 33

«Ее интеллект наверняка отличался от среднего, — признавал Доухерти в частном порядке. — Она мыслила более зрелым образом, чем я, поскольку ей досталась более тяжелая жизнь». Однако, принимая во внимание отношение Доухерти к брачному союзу вообще (и в особенности к своему собственному), молодой муж мог ощущать себя неприятно задетым зрелостью Нормы Джин; отсюда проистекало и то, что он держался на известной дистанции от жены, и проявлявшаяся у него время от времени бессознательная, но от этого ничуть не менее толстокожая манера поведения. Он считал свой брачный союз некой услугой, которую он оказал потрясающей и привлекательной девушке, а также «симпатичной идеей» организовать самому себе приятную жизнь; кроме всего прочего, Доухерти полагал, что благодаря этому супружескому союзу он обеспечит Норме Джин дом у своей матери, когда сам отправится на войну.

Однако невзирая на то, насколько чистыми и даже благородными побуждениями этот молодой человек руководствовался, все они отнюдь не являлись наилучшими мотивами для вступления в брак — союз, для которого он — так же, как его жена, — не созрел эмоционально. Похоже, оба они отдавали себе отчет во всей сложившейся ситуации, поскольку единогласно и категорично приняли решение по самому важному внутрисемейному вопросу: детей у них не будет. Во всяком случае, Норму Джин, которая сама была пока почти ребенком, «повергала в ужас мысль о беременности... Женщины в моей семье никогда не были в состоянии справиться с материнством, а я все еще продолжала привыкать к роли жены. О том, чтобы стать матерью, я думала как о событии весьма и весьма отдаленном». Отдавая себе отчет в имеющихся у них супружеских проблемах (и памятуя о возможной воинской службе), а также осознавая все большее расхождение их взглядов на будущее, Доухерти был более бесцеремонным: «Я требовал применения противозачаточных средств».

В начале 1943 года на протяжении нескольких месяцев молодые супруги жили по Эрчвуд-стрит, 14747, в Ван-Найсе — в доме родителей Доухерти, которые на какое-то время выехали из Лос-Анджелеса. Джим по-прежнему продолжал работать в фирме «Локхид», где его сослуживец, будущий актер Роберт Митчам, обратил внимание, что Доухерти каждый день приносит на работу один и тот же стандартный ленч: бутерброд с крутым яйцом.

— Что, твоя старушенция каждый день делает тебе одинаковый бутерброд? — спросил Митчам.

— Тебе обязательно надо повидать эту самую старушенцию! — откликнулся Доухерти.

Ответ был вполне в стиле Митчама:

— Надеюсь, она выглядит лучше, чем этот твой бутерброд с яйцом.

Вскоре Доухерти принес фотографию жены. Митчам пришел к выводу, что эта девушка никоим образом не ассоциируется со злополучными бутербродами. Когда через несколько дней он по случаю встретился с юной женой приятеля, ему показалось, что она — «очень робкая и милая особа, но среди людей чувствует себя не особенно хорошо».

В середине 1943 года родители Доухерти возвратились обратно на Эрчвуд-стрит и молодая семья перебралась на несколько месяцев в дом на Боссемер-стрит, тоже в Ван-Найсе. Здесь в свободное время они начали встречаться с другими супружескими парами: молодым художником и его невестой, бухгалтершей, двумя студентами-медиками и их женами. Норма Джин попросила новых знакомых принести к ним в дом свои грампластинки и организовала парочку вечеринок с танцами, во время которых, к крайнему изумлению Джима, чуть ли ни в первую же секунду преображалась из преувеличенно стыдливой хозяйки дома в талантливую актрису. Она обожала танцевать, разбивала пары, переходя от одного партнера к другому, заливалась смехом и без конца кружилась. Джим становился ревнивым, видя, как действуют на мужчин ее полные очарования движения. «Норма Джин была слишком красива, — вспоминала Элида, сестра Джима. — Она ничего не могла поделать, когда жены друзей, глядя на нее, испытывали такую зависть, что охотно сбросили бы ее со скалы». Тем летом, как вспоминает Доухерти, во время уик-эндов они часто выбирались позагорать на пляж в Санта-Монике или в лос-анджелесской Венеции, где Норма Джин привлекала всеобщее внимание, «поскольку [как утверждал Джим] носила купальник на два номера меньше, чем надо было!».

Когда они жили в Ван-Найсе, Норма Джин приютила отбившуюся от какого-то дома шотландскую овчарку-колли, к которой очень сильно привязалась, — она дала псу имя Маггси и каждый день уделяла много часов вычесыванию и купанию собаки, а также ее дрессировке. Если Норма Джин не занималась Маггси, то основную часть дня посвящала уходу за собственной внешностью и культивированию своей красоты. Она постоянно опробовала новую косметику, принимала длительные ванны и множество раз в день промывала лицо водой с мылом, чтобы предотвратить появление прыщиков и (как она верила) улучшить кожное кровообращение. Казалось, что своими неустанными усилиями по совершенствованию своей красоты она стремится достичь идеала, который не может быть претворен в жизнь, создать такой образец безупречности, который был бы признан всеми, — словом, в этот период она хотела считаться красавицей даже в большей степени, чем в ту пору, когда упорно работала над достижением той же цели в средней школе. «В вопросах собственной внешности она была перфекционисткой, — вспоминает Доухерти. — Если она чем-либо и выделялась, то чрезмерно критическим отношением к себе».

Ничего странного, что у Нормы Джин по-прежнему не было близкой подруги. Единственное общество, где она хорошо себя чувствовала, составляли дети — племянники и прочие родичи ее мужа, малышня, которую она обожала нянчить, купать, чистить их платьица и костюмчики, играться с ними, читать им сказочки и тому подобное. «Уже само ее присутствие в комнате доставляло детям радость», — заметил в этой связи Доухерти. С другой стороны, он припоминает, что часто видел печаль и какое-то то ли замешательство, то ли ошеломление, рисующееся на ее лице, когда он возвращался домой, — словно бы она боялась, что он не вернется.

Хотя то, чем Доухерти занимался в «Локхиде», считалось работой на благо укрепления обороноспособности страны и обеспечивало ему дальнейшую отсрочку от призыва на действительную армейскую службу, Джиму мечталось рвануть вместе с приятелями за океан, но Норма Джин умоляла его не думать пока о том, чтобы отправиться на войну, а записаться в торговый флот, оперирующий на родине. После нескольких недель пребывания в лагере для новобранцев, находящемся на острове Санта-Каталина, Джим получил приказ приступить к командованию взводом призывников на учебной базе морской службы, куда его жена приехала вместе с Маггси под самый конец 1943 года.

Расположенный в заливе Сан-Педро в сорока с лишним километрах от берега, остров Каталина имел в длину сорок пять и в ширину тринадцать километров. В 1919 году владелец империи жевательной резинки, Уильям Ригли ^[72], начал превращать остров в курорт и выстроил там огромное казино, а также создал условия для рыбной ловли в открытом океане и других дорогостоящих развлечений для отдыхающих. Каталина, являвшаяся привлекательным туристским объектом еще в тридцатые годы, в 1943 году оставалась в значительной мере неосвоенной и незастроенной и там постоянно проживало всего лишь несколько сот пенсионеров. Добраться туда можно было шхуной, самоходным паромом или вертолетом ^[73]. На острове был всего лишь один населенный пункт — городок Эвелон, — а почти на всей остальной территории радовала глаз еще не испорченная цивилизацией природа Калифорнии с кочующими тут и там бизонами и козлами, с горами, каньонами и берегами, изрезанными заливчиками. Однако именно суровую Каталину выбрали тузы кинематографа: Сесиль Б. Де Милль, Джозеф Шенк, Луис Б. Майер и Сэмюэл Голдвин ^[74]— в качестве места для возведения первого кинотеатра, акустически приспособленного к показу звуковых фильмов. Они переправлялись через пролив на собственных роскошных яхтах, чтобы организовывать на острове мировые премьеры кинофильмов и вести дискуссии о своих многообразных достижениях.