Мария Федоровна - Юлия Кудрина Страница 33

Дочь царя Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская, в своем письме к отцу осудила его. «Я молю Бога, — писала она, — чтобы я и мои младшие братья, бывшие ближе всех к Мама́, сумели бы однажды простить Вас».

Другие члены царской семьи были крайне возмущены тем, что Александр Николаевич вступил в брак с княгиней Е. Долгоруковой, не соблюдая год траура по своей первой жене, императрице Марии Александровне. Тем более что в это время по всей России продолжали служить по православному обычаю традиционные панихиды об упокоении ее души.

О неприязненном отношении к новой жене императора свидетельствует и письмо великой княгини Марии Павловны, жены великого князя Владимира Александровича, гессенскому принцу: «Эта женщина, которая уже четырнадцать лет занимает столь завидное положение, была представлена нам как член семьи. С ее тремя детьми, и это так грустно, что я просто не могу найти слова, чтобы выразить мое огорчение. Она является на все семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать ее, а также делать ей визиты… И так как ее влияние растет с каждым днем, просто невозможно предсказать, куда это все приведет. И так как княгиня весьма невоспитанна, и у нее нет ни такта, ни ума, вы можете легко себе представить, как всякое наше чувство, всякая священная для нас память просто топчется ногами, не щадится ничего».

Летом 1880 года семья цесаревича по просьбе Александра II провела лето в Крыму вместе с новой семьей Александра II, княгиней Юрьевской и ее тремя детьми. Для цесаревича и цесаревны это было настоящим испытанием. Обстоятельства частной жизни императора осложняли отношение к нему наследной четы.

Из письма цесаревны Марии Федоровны матери: «Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать… Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе, я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и государем разыгрывались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей. Помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды в воскресенье перед обедней в присутствии всего общества он жестко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки с новой семьей прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным».

Осенью 1880 года Александр Александрович с глубокой душевной болью писал своему брату великому князю Сергею Александровичу в Италию: «Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать, так оно было грустно и тяжело! Столько дорогих незабвенных воспоминаний для нас всех в этой милой и дорогой, по воспоминаниям о милой Мама́, Ливадии! Сколько было нового, шокирующего! Слава Богу для вас, что вы не проводите зиму в Петербурге; тяжело было бы вам здесь и нехорошо! Ты можешь себе представить, как мне тяжело все это писать, и больших подробностей решительно не могу дать ранее нашего свидания, а теперь кончаю с этой грустной обстановкой и больше никогда не буду возвращаться в моих письмах к этому предмету. Прибавлю только одно: против свершившегося факта идти нельзя и ничего не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа́, и Бог поможет нам всем справиться с новыми тяжелыми и грустными обстоятельствами, и не оставит нас Господь, как и прежде!»

В ноябре 1880 года накануне отъезда императора Александра II и его новой семьи из Крыма полиция обнаружила в районе станция Лозовая готовый заряд, заложенный под полотном железной дороги. Террористы готовили новое покушение на царя и его семью.

В ноябрьском письме сыну царь писал: