Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева Страница 33

Показалось странным, что русские легкие ружья подвешены через левое плечо за ремень и не приторочены к седлу. Они должны раскачиваться и мешать наезднику. Но если их приторочить покрепче, как в британской армии, будет сложно выхватывать.

Кроме того, странная манера езды. Всадники одновременно выбрасывают и локоть и носок ноги. Если прижимать носок, то всадник держится и бедром и коленом. Но маневры — одно. Бой — другое. Очень мало людей вылетело из седел. Опытные офицеры учат своих держаться по-казачьи.

Кроме Александера, английских "наблюдателей" хватало. Бенкендорф имел сведения, что эмиссары добираются в гористую сердцевину Крыма подбивать татар к возмущению. Татары готовили волнения под Бахчисараем, но больше, чтобы пограбить. Начади резать караимов, хотели забрать себе их дома. Тут всех и повязали. Но если дать разгореться… Никто ничего не гарантирует, когда в тылу у воюющей армии начинается мятеж.

Были и сведения на поляков. Они строили наполеоновские планы относительно Одессы. Польские офицеры, служившие в Дунайской армии, готовились захватить порто-франко, чтобы обеспечить прямую помощь из Англии и Франции восставшим соотечественникам в коронных землях Польши. Собирались ли соотечественники восставать? Хотели ли европейские державы предоставлять им помощь? Наконец, по силам ли было горстке офицеров захватить город? Все эти вопросы повисали в воздухе.

На переговорах Юсуф-паша отступал медленно. В день по шагу. В конце концов сошлись на том, что русские не возьмут город на саблю. Напротив, гарантируют жителям жизнь и скарб. Домов у них все равно уже нет.

ВАРНА НА БЛЮДЕ

Но помимо Юсуф-паши, в городе командовал присланный из Стамбула Капудан-паша. Он мог отказаться. Первому гарантировали большой пансион и мирное проживание в Одессе. Он никогда не увидит Стамбула! А хочет ли он его видеть? Его жен и детей казнят — у него будут новые.

Юсуф-паша удалился сообщить Каиудан-паше. Как и ожидалось, тот встал на дыбы — требовал возвращения к первоначальному варианту И тут визирь пошел ва-банк: доверил старейшинам города весть, что жителей обещали пощадить. Те открыто вышли из подчинения Капудану и заявили о себе как об особой стороне в переговорах. На следующий день они явились в русский лагерь, тряся седыми бородами и ожидая от самих гяуров услышать, что горожане, их жены и имущество останутся целы.

Государь усомнился, должен ли он вообще с ними разговаривать. Но его уверили: именно с ними и следует вести переговоры. Это отцы города. Из уважения к белизне их голов люди сделают так, как они велят. То есть откроют ворота.

Подумав, его величество явился к старейшинам во всем блеске своего милосердия. И дело было решено.

Все подпортил только Капудан-паша, наотрез отказавшийся сдаваться и затворившийся с горсткой воинов в цитадели.

Старики плакали, так как им обещали пощаду только при условии полной покорности. Если раздастся хоть один выстрел… На улицах и в руинах домов царил ужас.

Чтобы хоть отчасти смягчить сердце белого царя, ночью на русскую сторону галопом прискакал огромный конный отряд албанцев. Об их приближении известила дрожь раскаленной безводной земли, по которой копыта лошадей стучали, как по дну сковороды. Чтобы вклиниться между незваными гостями и лагерем, Бенкендорф приказал Преображенскому полку и трем эскадронам гвардейских егерей спуститься с горы. Каково же было всеобщее удивление, когда турецкие кавалеристы спешились, сняли оружие, достали котлы и сели на землю. Они не то чтобы сдались. А просто перешли от Капудан-паши, следуя за своим родным предводителем Юсуфом, чтобы тот не очутился у русских как в плену.

Последний уверял, что сейчас русским даже кошка дороги не перескочит. Откройте дверь и войдите в дом.

Были взорваны ворота со стороны порта, и русские полки вступили в Варну с развернутыми знаменами, барабанным боем и пением полковых груб. Каргина, представившаяся их глазам, не поддавалась описанию. Огонь батарей уничтожил целые кварталы. В развалинах кое-где прятались люди. Они не осмеливались ни сопротивляться, ни даже просто показаться победителям.

Император сдержал слово: никаких обид жителям.

Можно ли их было еще чем-то обидеть? Когда войска подступили к цитадели, турки не оказали вообще никакого сопротивления. Флегматично сидели на брустверах и покуривали трубки, с абсолютной покорностью судьбе глядя, как неприятель занимает все уступленные позиции.

Все было кончено. От зловония, царившего на улицах, мутило самых крепких. Император держался в седле и даже не закрывал лицо платком. Лошади, быки, бараны, человеческие трупы запружали улицы и разлагались на раскаленном летнем солнце.

Среди груд щебня, в квартале, выходившем на рейд, в глубине одного из разрушенных дворов пряталась православная церковь. Низкая, темная и старая. Никто не мог бы объяснить, как она уцелела, находясь на прямой линии огня.

Государь приказал служить там молебен. Обедня на пепелище произвела на Бенкендорфа сильное впечатление. Он думал о странностях судьбы, о том, почему ни один снаряд… А еще больше о том, как сами мусульмане, страдая от жестокой осады, не пришли разрушить храм и побить камнями тех, кто, разделяя с ними тяготы, все-таки бегал сюда и надеялся на победу русских?

Впору было и неверующему уверовать. Тем временем из Петербурга приходили сведения, которые показывали: "Гаврилиада", скорее всего, написана Пушкиным. Государю следовало либо явить милосердие к автору. Либо соблюсти целость веры. Либо поступить по учению Христа. Либо защитить это учение.

В столице от поэта требовали подписки не публиковать ничего без цензуры. 17 августа Пушкин даже написал Бенкендорфу отчаянное письмо, которое не решился отправить. "Государь император в минуту для меня незабвенную изволил освободить меня от цензуры, я дал честное слово государю, которому изменить я не могу, не говоря уже о чести дворянина, но и по глубокой, искренней моей привязанности к царю и человеку. Требование полицейской подписки унижает меня в собственных глазах, и я, твердо чувствую, того не заслуживаю и дал бы и в том честное мое слово, если б я смел еще надеяться, что оно имеет свою цену".

"ОБЖИГАЮЩАЯ БОЛЬ"

Тем временем нежданное событие сбило Александра Христофоровича с ног. Смерть брата. "Я был совершено не готов к такой обжигающей боли", — писал он.

Их разница с Константином составляла три года. Но братьев с чистой совестью можно было бы признать близнецами. Не только лица, манеры, интонации, даже почерк — все казалось похожим. Разным был лишь масштаб бедствия. Если в Александре все качества принимали эпический размах, то Константин казался строже, тише и упорядоченнее. Он и сложением-то был деликатнее. Значит, слабее.

Четыре года назад в Штутгарте, где Константин служил послом, умерла золовка Наталья, урожденная Аллопеус, дочь екатерининского дипломата. Бенкендорф рванул туда.

Встреча была ужасной. Брат его не узнал, даже не встал, когда открылась дверь. На похоронах посол еще держался, а дома взвыл, как потерянный младенец. Не помнил ни счета времени, ни что с ним на самом деле произошло. Все казалось, что Натали рядом, что она садится в кресло, заводит раз говор, зовет детей, а те не идут. И он кричал, бил по столу рукой, требовал привести сына и дочь. А от них чтобы они целовали мать и слушались всех приказаний. Шли гулять или, напротив, спать, получив ее благословение.