Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский Страница 33

На следующий день 17 января в Стокгольме открылась Конференция по разоружению в Европе. 1400 журналистов съехались со всего мира в Стокгольм. Такого наплыва никогда не знала тихая и благопристойная шведская столица. Они заполонили все гостиницы и бары, громко возмущаясь высокими ценами на спиртные напитки.

— Как вы можете работать в такой стране? — спрашивали они дипломатов, прибывших на конференцию.

На центральной площади Сергельторг собралась толпа поглазеть на министров 35 стран, чередой подъезжавших в черных лимузинах к стеклянной коробке здания Культурхюсет, где проходила конференция. 700 демонстрантов, в основном из профсоюзного движения, среди них 7 женщин, приехавших из Англии, где они безуспешно пикетировали американскую базу «Гринэм Коммон», скандировали антивоенные лозунги. Над ними развевался плакат, на котором огромными буквами было написано «Мир ждет».

Неподалеку шесть буддийских монахов били в барабаны и протяжно пели плач «о мире на земле». Завершалась эта разноголосица деревянной клеткой, в которой Авиталь Щаранская — жена известного диссидента Анатолия Щаранского — отмечала его день рождения, раздавая прохожим кусочки торта. Она требовала, чтобы Громыко подошел и выслушал трагическую историю ее мужа. Но Андрей Андреевич и ухом не повел.

Делегаты расположились в огромном зале, амфитеатром спускавшемся к сцене. Когда — то здесь заседал шведский парламент, потом был театр, теперь начиналась постановка новой современной трагикомедии — Конференция по разоружению в Европе.

Ее открыл премьер— министр Швеции Улоф Пальме:

— «Стрелка часов страшного судного дня, — со значением произнёс он, — опять шагнула вперёд! До полуночи сейчас осталось всего три минуты.»

И назвал стокгольмский форум «символом надежды».

Потом по очереди в соответствии с жеребьевкой стали выступать министры. Но все ждали появления двух главных актеров — Шульца и Громыко.

Первым на арену вышел госсекретарь. Все думали, что Шульц облачится в тогу миротворца в соответствии с речью Рейгана. Но он надел латы Холодной войны и ударил Громыко по самому больному месту — правам человека. Как раз в этот день исполнялась 39— я годовщина ареста советскими властями Рауля Валленберга, спасшего от концлагерей почти 100 тысяч евреев. Отдав должное подвигу шведского дипломата, Шульц прямо перешел к правам человека в Советском Союзе. Их нарушение, подчеркнул он, должно стать центральной темой любой «дискуссии о европейской безопасности».

Затем он обвинил Москву в разделе европейского континента на Восток и Запад и более того — «в бессердечном разделении одной из его великих наций». Какой — Шульц не назвал. Но всем было ясно, что он имеет в виду Германию. А это уже было покушение на святая святых — основу европейского мира. ^[61]

Сам Шульц объяснял потом замысел своей речи тем, что в последнее время слишком много говорилось об «оттепели» в отношениях с Россией. Все эти разговоры породили ненужные ожидания, которые могли привести к еще большему разочарованию, если ничего не произойдет. Поэтому Шульц решил несколько остудить температуру. ^[62]

Выходя из зала, Громыко, пожалуй, впервые за эти дни ухмыльнулся:

— Ну, что я вам говорил, — бросил он мне с презрением, — тональность, видите ли, надо менять! Вот их истинная тональность. Остальное всё — игры для простаков!

На следующий день настала очередь Громыко. Он вышел на сцену, размахивая жупелом американской угрозы. Вместе с размещением американских «Першингов», говорил советский министр, в Западную Европу «экспортируются милитаризм, вражда, военный психоз».

«По вине администрации США взорван советско— американский диалог в области ограничения ядерных вооружений в Европе. Вместо переговоров и стремления искать соглашения администрация США взяла курс на ломку сложившегося соотношения сил. Она ставит целью за счёт огромного наращивания своих вооружений получить военное превосходство над Советским Союзом, превосходство стран НАТО над странами Варшавского Договора. Это, по замыслу американских стратегов, будто бы может принести выигрыш в ядерной войне».

С необычным для него жаром Громыко говорил, что главная угроза миру исходит сейчас от Соединённых Штатов: «военно— морская армада США расстреливает ливанские города», в Гренаде они проводят «разбойническую террористическую акцию». То же в Никарагуа, Гондурасе, Сальвадоре. И Стокгольмская конференция «не может быть искусственно отгорожена от сегодняшней европейской и международной действительности» ^[63].

В общем, удивительно бездарно был разыгран дебют в Стокгольме. Шульц обвинял во всех смертных грехах Советский Союз, а Громыко — США. Теперь предстояли их переговоры в советском посольстве. А в окружении Громыко шел горячий спор, нужно ли министру встречать госсекретаря на ступеньках посольства или, памятуя холодный прием, оказанный ему в Мадриде, поприветствовать его уже в зале переговоров. Но Громыко решил однозначно и без колебаний:

— Встречу во дворе. Не будем цапаться по мелочам.

И вышел на крыльцо навстречу Шульцу, который уже поднимался по ступенькам в сопровождении двух атлетически сложенных красавиц — телохранительниц госсекретаря.

* * *

Советское посольство в Стокгольме стоит на невысокой скале и перед ним открывается чудесный вид на озеро Меларен. Но само здание бездарно и бестолково — огромный куб из стекла и бетона, опоясанный почему— то желтой полосой. Весь нижний этаж, разгорожен многочисленными раздвижными перегородками на несколько больших залов для различного рода приёмов. Очевидно, у архитектора Полянского представление о дипломатах сводилось к тому, что они только и делают, что пьют и танцуют. Поэтому, если раздвинуть все перегородки, то получится один огромный зал, равного которому нет во всем Стокгольме. Даже в Королевском дворце. Но в посольстве нет ни одной даже маленькой комнатки для ведения переговоров.

Поэтому Андрей Андреевич принимал Шульца в большом зале. На местном посольском жаргоне он именовался «залом Коллонтай», очевидно потому, что единственным его украшением была картина, на которой миловидная кокетливая женщина в длинном вечернем платье, выпархивала из кареты, а гофмаршал двора, склонившись в полупоклоне, почтительно протягивал ей руку. Эта сцена должна была изображать приезд Александры Михайловны во дворец короля для вручения верительных грамот.