Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины "дикой девочки" - Людмила Бояджиева Страница 33

— Нет, я совсем здорова. — Анна всмотрелась в его зрачки — глубокие, отчаянные. И отвернулась.

— Но вы кашляете, — не отступал он.

— Ах, это… Это не простуда, это чахотка. — Легким движением кисти, отягощенной перстнями, она указала на место рядом.

Он сел, опустил девичьи ресницы:

— Я знаю, что это. Я тоже болен.

Анна наконец удостоила юношу слабой улыбкой, вспомнила его стихи — страшные, глубокие. Апокалипсические, но честные, без ноты фальшивого надрыва. Грудь впалая, лицо одухотворенное и отчаянное. На тонком запястье за кромкой его заношенных манжет билась голубая жилка.

— У вас сильные стихи. Не зрелые, но с кровью. Здесь чаще бывают смрадные.

— Смрадные… — повторил он задумчиво. — Точно подметили: фальшь и патетика — смрад… За ваши слова обо мне кланяюсь. Это будет мой талисман.

— Проводите меня. Здесь в самом деле душно. — Она поднялась, прихватила накидку и вышла на улицу, жадно вдыхая свежий осенний воздух. Он стоял рядом:

— Вас подвезти?

— Подвезу вас я. — Она остановила извозчика.

…Маленькие флирты кончались то смешно, то горько. Один поклонник застрелился от вселенской тоски, другой долго ходил по пятам и умер от чахотки, третий бросил, умчавшись с другой, четвертого занесло в американский «рай», пятый… а сколько их было? Не важно. Они были молоды и талантливы. Аплодисменты в дыму «Бродячей собаки» — единственная слава, выпавшая этим быстро отгоревшим сердцам. Свидание с Анной — самый большой приз, дарованный судьбой.

Но вернемся к марту 1912 года. Гумилев сделал жене подарок — издал сборник «Вечер» тиражом в пятьсот экземпляров.

— Поздравляю тебя! Представляешь, вполне понимающие люди перечитывают твои сочинения по несколько раз! — Гумилев победно смотрел на Анну, усиленно скрывавшую радость. Маска холодного безразличия — совсем еще девчонка! А у самой голова кругом идет. Затраты небольшие — всего сто рублей, но как бережно держала в руках свою первую книжечку поэтесса! Ушла в комнату и просидела там молча чуть не час. Вошла загадочная в его кабинет. Взъерошила всегда торчавший хохол на макушке:

— У меня есть идея, Николя. А не совершить ли нам банальнейшее путешествие в Италию?

Через много лет она совсем по-иному опишет момент появления первой книги:

«Эти бедные стихи пустейшей девочки почему-то перепечатываются тринадцатый раз… Сама девочка (насколько я помню) не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны, «чтобы не расстраиваться». От огорчения, что «Вечер» появился, она даже уехала в Италию (1912 год, весна), а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: «Какие они счастливые — у них не выходит книжка».

Обидно фальшивая интонация стареющей дамы. Совсем не похожа описанная «королевой поэзии» «пустейшая девочка» на амбициозную звезду кабаре, купающуюся в славе, радовавшуюся каждой журнальной публикации своих стихов и получившую, наконец, желанный сборник. Наивное желание Ахматовой оставить искаженный автопортрет закомплексованной «бедной девочки», бегущей от литературной славы, мало чем украшает юношеский образ трафаретной золушки от литературы. Вероятно, тощий сборник был слишком мизерным для амбиций Анны. Можно и наиграть полнейшее безразличие — ведь она верила: впереди — собрания сочинений!

В Италию супруги поехали в ознаменование начала печатной биографии Ахматовой. Гумилев таил надежду на сближение с женой в «стране всех влюбленных».

Венеция, Флоренция, Рим — все удивляло Анну, но оставляло холодной, шквал эмоций проносится мимо, не растапливая лед отстраненности. Чужие восхищения, словно отполировавшие старый камень, — почему они не затрагивают ее? Однажды один просветленный индус скажет Анне Андреевне, что она родилась с закрытой чакрой радости. Да и она сама чувствовала в себе томящий груз смутной скорби. Мода была на «мировую тоску», но для Анны белый свет сходился клином на ее собственных любовных томлениях — вернее, томлениях, сплавляющих чуткое, уносящееся в бездны духа воображение с невзрачным фактом любви-разлуки.

Но как она умела обыграть свою «ущербность» — неумение радоваться «на полную катушку»!