Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Григорий Потанин Страница 33

К сожалению, мы должны были отказаться от этого предложения; предложение же было заманчиво – мы могли бы этим путем легко пройти к вершинам Желтой реки и в провинцию Кам, получая рекомендательные письма от одного князя к другому. Такие же благоприятные последствия для экспедиции имело и другое письмо чин-цсая к монахам монастыря Гумбум. Только раза два китайское начальство пробовало было поставить нам препятствия идти по маршруту, который мы сами себе наметили. Так, сининский чин-цсай отговаривал нас идти в Мин-чжу горной дорогой через Гуй-дуй и Лабран, и потом мандарин города Сигу отсоветовал идти проселочной дорогой в Сун-пан, но и на этот раз все объясняется другими причинами, а не каким-нибудь желанием что-то скрыть от иностранных путешественников.

Дело в том, что пекинская бумага имеет такое решительное значение в китайской провинции, какое у нас – министерская бумага; написано из Пекина мандарину, что он отвечает за жизнь и имущество путешественника, – конечно, он и будет бояться отпустить его в глухие места, где его власть слаба или и совсем не чувствуется. А бывали случаи, что мандарин платился местом за несчастье, которое стряслось с каким-нибудь европейцем, например французским миссионером. Мандарин города Сигу долго настаивал на своем, но сейчас же уступил, как только мы согласились дать ему письмо, в котором было сказано, что мы не будем предъявлять к нему никаких претензий, если на нас на той дороге, которую мы избрали, нападут разбойники и ограбят нас.

Расскажу забавный анекдот о том, как сининское начальство мучилось с пакетом, полученным на имя Н. М. Пржевальского. Генерал Пржевальский в это время находился в Центральном Тибете, в 1000 верстах от Синина; посылать туда одного человека – значило бы судьбу его подвергнуть случайностям, а посылать целый отряд с одним пакетом – слишком дорого; что было делать с пакетом? Порешили послать его ко мне, а я в то время зимовал в 200 верстах от Синина. Конечно, я возвратил пакет в Синин. Когда мы сами приехали в Синин, к нам снова принесли пакет и спрашивают, что мы посоветуем с ним сделать. Так как мы уже знали, что в это время генерал Пржевальский двинулся в Россию, мы посоветовали отправить пакет в Пекин в русское посольство. После того мы сходили в Сычуань, перезимовали в Гумбуме и весной явились в Синин, проститься с чин-цсаем; злополучный пакет все еще не уехал из Синина; его принесли к нам чуть ли не в четвертый раз и просили увезти его в Россию. Пакет пролежал в Синине более года, и, вероятно, потому, что канцелярия сининского амбаня боялась возвратить его в Пекин; оттуда мог прийти запрос, почему конверт не был передан русскому генералу, когда он был в пределах края.

Этой боязнью, как бы не ответить за путешественника, по всей вероятности, и следует объяснить все те прижимки, которые делают мандарины, чтобы направить путешественника по большой, густонаселенной дороге, и то навязывание конвоя, от которого нам не было никакой возможности отделаться. Может быть, и в самом деле этот конвой спас нас не от одного лишнего недоразумения; в какой мере мы обязаны благодарностью мандаринам за него, мы судить не можем, потому что без конвоя почти не путешествовали.

Одно только обстоятельство возбуждало в нас досаду на мандаринов – это то, что они не могли защитить наши квартиры от нашествия толпы. Но и в этом деле можно для них найти оправдание. Китайские мандарины боятся до смерти толпы и ее толков; по крайней мере, я такое вынес впечатление из жизни в китайской среде. Сининский чин-цсай принял нас очень торжественно, в присутствии всех других генералов и важных чиновников в городе, но этот созыв генералов вовсе не означал особого почета, который он хотел сделать иностранцам; он просто не смел сделать аудиенции в своей частной квартире, чтоб не возбудить глупых толков в сининском обществе; он принимал нас не только в присутствии других чиновников, но даже в присутствии простонародной толпы, так как дело происходило в веранде одной кумирни, и простолюдины, разносчики, извозчики толпились у перил, над которыми сидели мандарины. К увеличению курьеза, г. Скасси предложил чин-цсаю снять с него фотографию; была привезена из гостиницы камера, и посол китайского императора к народам Амдо должен был позировать публично перед этой толпой и добродушно бездействовать, когда какой-нибудь оборванец, протискавшись вперед, вставлял свою голову между мандарином и камерой, чтобы заглянуть в объектив.

Яснее мне довелось убедиться в этой политике мандаринов, когда я зимовал в селении Ничже. Однажды местный чиновник обратился к моему слуге с вопросом: «Не даст ли твой барин что-нибудь на нашу деревенскую школу?» Узнав об этом желании мандарина, я послал с своим слугою два с половиною лана серебра. Слуга принес серебро назад и передал такие слова мандарина: «Так не делается в благоустроенном государстве. Народ может подумать, что русский путешественник дал больше, мандарин же скрыл часть. А нужно сделать это публично!» Он обещал назавтра прийти ко мне сам и действительно пришел в сопровождении других чинов, тоже с шариками на шапках. Главный чиновник предварительно сказал речь о том, что грамотность полезна, с распространением грамотности уменьшится число воров в государстве, потом публично принял мое серебро и вписал в красную книгу.

Страх ли это перед толпой, или достойная подражания снисходительность к толпе, выработанная вековой практикой управления, – не знаю, только китайские мандарины не любят стеснять и ограничивать толпу; тем меньше можно было ожидать, чтоб они решились терять свою популярность ради временного посетителя-иностранца. Наши просьбы оградить нас от любопытных, передаваемые, впрочем, через наших слуг, по большей части оставались без ответа; а мандарин, к которому мы обратились лично, улыбаясь, ответил нам: «Ведь они ничего дурного не имеют в мыслях. Они хотят только посмотреть на вас, как на невиданных иностранцев».

II

Перейду теперь к монголам.

Монголы представляют меньше интереса для Европы, чем китайцы. Племя это значительно меньше китайского, занимает бедную территорию и притом со всех сторон отгорожено от прямых сношений с западноевропейцами. От Индии они отделены Тибетом, от Восточнаго океана – застенным Китаем и Маньчжурией, и только одним боком Монголия примыкает к области европейского влияния – к России. Но если для Европы Монголия не имеет значения, то для нас, русских, она интересна во многих отношениях.

Во-первых, потому что прилегает к нашему отечеству на протяжении нескольких тысяч верст; во-вторых, в нашем государстве есть подданные, которые сородичи монголов, это – астраханские калмыки и прибайкальские буряты; в-третьих, чрез Монголию идут наши караванные пути в богатейшие естественными произведениями провинции застенного Китая; наконец, Монголия интересует нас по связям нашей древней истории с историей монголов; есть такой период русской истории, который не может быть изучаем без помощи монгольских источников и без изучения бытовых черт монгольского народа. Да и помимо эпохи нашествия монголов, тюркский мир – а чрез его посредство и славянский – испытывали на себе духовное влияние отдаленной Монголии. Поэтому изучение Монголии составило одну из задач русской науки; и не удивительно, что капитальнейшие научные труды о Монголии и монголах совершены русскими учеными или иностранцами на русские деньги.