Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни Страница 33

Сегодня он провел обряд барче-серва, который всегда совершают, отправляясь в путь. За отсутствием в деревне храма его школы он воспользовался домом знакомого по имени Сандхуп. Однако Сандхупа был в отъезде; он страдает ревматизмом и поехал в Пхари-Дзонг принимать горячие ванны, и эту честь взяла на себя его жена. Гостиная дома служила молельней, это была среднего размера комната со множеством жестких подушек для сидения, буфетом и алтарем, а также медными чайниками, фотографиями (тринадцатый далай-лама, регент, храм Бодхгая) и несколькими ружьями, седлами и мешками с зерном. В комнате было ощущение вековой тишины и воняло маслом. Церемония продолжалась много часов. То и дело нескончаемые распевы прерывались ударами барабана. Лама смешал тесто из цампы и масла и слепил приношения в виде странных фигур. Одни поставили на алтарь, другие бросили на улицу, чтобы задобрить духов.

Две вещи поразили меня, почти ошеломили, чего я никогда не забуду. Во-первых, глухой, пещерный, подземный голос, которым лама взывал к ужасным богам; во-вторых, его руки в разных мистических положениях, которые он складывал в зависимости от того, к каким божествам взывал. Его пальцы были то змеями, то кордебалетом. Все остальное в нем было забыто, отсутствовало, осталось снаружи в темноте, но эти его руки жили собственной жизнью в центре огромного, обезлюдевшего Тибета, такого же бесконечного, как пространство, и глубокого, как джунгли.

Портной Тобчен: привилегии для своих

Тобчен – ятунгский портной. Он еще и торговец древностями, автор, контрабандист, счастливый отец семейства, кузнец, столп всей округи, совратитель молодежи и покровитель местных монастырей. Порой он может сшить чубу или онджу (рубашку), но из-за своих обширных дел он постоянно ходит вверх-вниз по долине. Если вам нужно мясо, масло, бензин, сигареты, обращайтесь к Тобчену. По-моему, нет ничего в мире, чего он не мог бы достать, естественно, за соответствующую плату. Горе тому, кто попадет в черный список Тобчена! Он настолько подобострастен, смирен и обаятелен с теми, кто стоит выше, – богачами, ламами или теми, кто ему платит, – насколько он высокомерен, груб, заносчив и неприятен с бедняками, чужаками и должниками. Ему меньше сорока, он толстый, но не рыхлый, у него висячие усы, и он может в мгновение ока сменить свою заискивающую улыбку на иезуитское сожаление или ледяное спокойствие оскорбленного сановника. Он живет в доме у моста. У него некрасивая, мягкая и добродушная жена. Некоторым он нравится, другие его боятся, и, пожалуй, никто его не ненавидит. Но никто ему и не доверяет.

Если Лобсанг в какой-то степени представляет высший класс, во всяком случае своими манерами и некоторой широтой взглядов, и если о Мингьюре можно сказать, что он принадлежит к мелкой буржуазии, то Тобчен явно относится к народу; не к рабочему, честному народу сельской местности и гор, но народу портов, базаров и караванов. Сегодня я встретил его на улице. Он торжественно вышагивал рядом со спутником с обычным видом праведника, наслаждающегося процветанием, миром и покоем. Он был одет, как считает, по-европейски, иными словами, на нем была пара чудовищных американских желтых ботинок, фиолетовые носки, зеленые брюки чуть ниже колен, фиолетовый свитер и грязная белая рубашка. На макушке у него комически сидела желтоватая мягкая шляпа, из-под которой спускался неаккуратный пыльный хвостик, который он не трогал несколько месяцев.

Когда он приблизился, его улыбка из широкой стала просто неописуемой. С низким поклоном он сказал мне:

– Не хотите зайти ко мне и обсудить одно маленькое дельце?

Говорить с иностранцем в присутствии третьего лица, намекая на «маленькое дельце», и прочие мистификации – все это часть сложной поведенческой схемы, которая должна поставить его на пьедестал относительно других ятунщев.

У Тобчена типичный дом для этой части Тибета. Мы еще в Гималаях, а там нет недостатка в древесине. Стены из камня, но крыша, лестница, балкончики, полы и мебель из дерева. Я поднялся на несколько ступеней, прошел через так называемую мастерскую, где время от времени Тобчен шьет куртку, напевая за работой, прошел по длинному темному коридору, заставленному мешками, седлами, инструментами, предметами мебели, бурдюками с маслом, старыми ружьями и ящиками бог знает с чем и наконец добрался до кухни.

– Входите, входите! Нет, не ходите на кухню, там грязно! Поднимайтесь по лестнице! Вы извините мой скромный дом, да? Я всего лишь бедняк!

Но я остановился, завороженный. Кухня принадлежала миру сказок и ведьм. Она быта черная от сажи, с огромными котлами, сковородами и тазами. На закопченных стенах кто-то грубо, но выразительно нарисовал Восемь благородных символов. Хнычущий ребенок подошел ко мне и сказал что-то, что я не сразу разобрал. Но потом услышал слово очень четко. Это было слово «Бакшиш!».

Я поднялся по лестнице и вошел в святая святых Тобчена: его гостиную, молельню, кабинет, лавку древностей, кладовую с едой и опиумный притон. Я сел на одну из больших подушек. Тобчен стал рыться в сундуках, накрытых овечьими шкурами. Его жена принесла неизбежные чай и лепешки. Синий бодхисатва смотрел на меня с резного алтаря из лакированного и позолоченного дерева. По-моему, это был бодхисатва Цепаме («Бесконечная жизнь»). У него на лице было такое хитрое выражение, которое редко встретишь в тибетской скульптуре; из-за него он казался подходящим сообщником для Тобчена.

Как только жена вышла, Тобчен стал доставать из тюка шелковые платки. В конце концов он достал статуэтку Ченрезига, бодхисатвы милосердия, который воплотился в далай-ламе. Я видел ее несколько дней назад и узнал сразу же.

– Но, Тобчен, – воскликнул я, – я же видел эту статуэтку… в монастыре!

Тобчен знаком показал, что я должен говорить потише.

– Я уверен, вы поймете, – сказал он, – что время от времени бедным монахам приходится чинить балку или стену, а денег у них нет.

– Конечно! Но я всегда считал, что продавать монастырское имущество запрещено.

– Разумеется, запрещено. То есть запрещено дуракам. Но мы-то знаем тайные способы.

Сколько профессиональной компетенции было в этом «мы»!

– А как же боги?

– Они прикроют один глаз. В конце концов всем надо как-то жить! Разве вы не знаете тибетскую пословицу? Лха дре ми чонанг чиг (боги, демоны и люди – все поступают одинаково). Вы хотите сказать, что они не поймут и не простят?

Тобчен поднялся и зажег несколько масляных ламп перед статуэткой Цепаме.

Посещение отшельника: покой и пища в черепе

Высоко в каменистой твердыне над Ятунгом, в изрезанной долине, в тени елей, цепляющихся, как птичьи гнезда, за горный склон, находятся хижины-кельи скита – ритрё Чумби.

Я пошел туда сегодня вечером; золотые лучи заката освещали уже только верхушки деревьев; высокая гора на другой стороне долины погрузилась в тень. Место казалось безлюдным. Тропинка шла по траве между стволами деревьев. То и дело я видел маленькие хижины. Пустые или в них живет молчаливый отшельник? Вдруг я услышал голос и увидел прямо над собой лицо человека, выглядывавшее из окошка крошечной хижины, которая, казалось, практически висит на отвесной скале.