Не опали меня, Купина. 1812 - Василий Костерин Страница 33

Никогда я не видел так много икон! Даже в храмах. Вокруг меня были иконы, иконы, иконы: разных размеров — от самых маленьких до огромных, написанных на любой вкус, подчас невероятных, немыслимых расцветок. Некоторые выглядели совсем древними, на других, казалось, ещё краска не просохла. Потом выяснилось, что так блестит олифа — специальный русский лак для икон.

Второе впечатление — бороды, настоящая коллекция русских бород. Кстати, и André, и его брат Georges брились, только Андрей Леонтьевич носил небольшие строгие усы, как Жан-Люк, а Георгий Леонтьевич — бакенбарды à la Henry Beyle [62](не могу привыкнуть называть его Стендалем). Итак, вокруг меня была настоящая выставка бород: длинные и короткие, округлые и острые, широкие и узкие, кудрявые и прямые, раздвоенные и как бы слипшиеся, белоснежные и черные, как смоль, рыжие и белокурые, ухоженные и небрежные, густые и реденькие, подстриженные, как французский парк, и запущенные на вид — как парк английский. У меня просто не хватает слов, чтобы описать это «богатство» волос, скрывающее русский подбородок. Во время войны я не раз сталкивался с мужиками, например, с партизанами, о чём уже рассказывал, но тут бороды поражали именно своим количеством в одном месте и удивительным разнообразием.

Только потом я начал разбирать лица. Первое, что меня поразило, — добродушие (конечно, не без легкой хитрецы, как у большинства торговцев). Лица смотрели приветливо, и не потому, что хотели продать товар, а просто это их естественное состояние. Намёк на хитрость появлялся, только если мой провожатый по рынку начинал торговаться. Мы обошли ряды, я увидел несколько десятков икон Неопалимой Купины, все они походили друг на друга, но ни одна не совпадала с «моей» полностью. Всегда находились какие-либо детали, написанные по-другому или другими красками. Мне же хотелось точно такую икону. Наконец Георгию Леонтьевичу пришла в голову идея заказать копию образа у иконописца (русские называют копию — spissok). У одного из торговцев он взял адрес известного мастера: его образа понравились нам больше других. И мы отправились на поиски мастерской, благо она находилась недалеко от Заиконоспасского монастыря.

Мастер встретил нас почтительно, но с чувством собственного достоинства. У него было приятное худое лицо, светившееся изнутри. Такие как бы полупрозрачные лица я видел иногда в русских монастырях у монашек, а также на русских фресках и изредка на иконах. Тёмно-карие глаза смотрели задумчиво и во время разговора иногда уходили в себя, но наш иконописец тут же спохватывался, и во взгляд возвращалось внимание. Меня удивили его огромные руки, вернее, кисти рук: загорелые, в меру узловатые, с длинными пальцами и круглыми чёрными, видно, не отмывавшимися ногтями. Если бы их все же удалось отпарить и отчистить, они вполне могли бы сойти за руки музыканта — скрипача или пианиста. Из передней мастер провёл нас в ателье. У него была довольно светлая мастерская; в ней попахивало тухлыми яйцами, красками и ещё какой-то жидкостью с резким запахом. Потом мой гид и постоянный спутник объяснил, что иконописцы используют яичный желток как растворитель для темперной краски; отсюда и тухловатый запах, которого не избежать, особенно в жаркое время года. Ногти же они используют как палитру, то есть растворяют на них краски.

Фамилия нашего иконописца была Журов. Я её легко запомнил потому, что она как бы происходит от слова jour [63], хотя это маловероятно. В переднем углу я сразу заметил маленькую икону Неопалимой Купины. Когда иконописец узнал, что я француз и образ предназначен для меня, он прошёл в красный угол и остановился там в раздумье. Позже Георгий Леонтьевич поведал мне, что он не хотел писать икону для иностранца, к тому же католика и француза, а Журов сражался с нами на той войне в ополчении. Все же monsieur Georges уговорил мастера и сделал это довольно просто:

— Ты напишешь икону для меня, а уж как я распоряжусь ей, — тебя не касается. Завтра принесём образ, с него и сделаешь список.

В голосе Георгия Леонтьевича иногда появлялись повелительные нотки: чин подполковника и навыки командира у него оставались весьма заметными.

Журов согласился, тем более что деньги, по словам Георгия Леонтьевича, мы предложили неплохие. На следующий день я перевёз икону в дом моего гида, мы осторожно сняли оклад, а икону передали Журову. Риза же осталась в комнатах моего нового русского друга, поскольку я опасался хранить её в гостинице целых четыре недели. Журов твёрдо сказал, что меньше чем за месяц он икону не напишет даже с подмастерьем. Когда выяснилось, что копию иконы надо ждать около месяца, я согласился переехать в особняк Георгия Леонтьевича. Там мне выделили две комнаты с отдельным входом со стороны сада, но, конечно, я мог пройти к себе и через парадный вход.

В моей комнате меня поразила больше всего икона Нечаянной Радости — Joie Inattendue. От неё повеяло таким же теплом, как от Неопалимой Купины, а маленькая фигура разбойника, припавшего к большой иконе в покаянии и молитве, приковывала к себе внимание. Однажды вечером Георгий Леонтьевич принёс книгу Димитрия Ростовского и прочитал мне об этой иконе интереснейшую историю.

Когда один нечестивый человек шёл на разбойное дело, он не забывал помолиться перед иконой! Можете себе представить? Человек идет грабить и, может быть, убивать, а перед этим молится, испрашивая помощи у Бога… Вот это вера! Однажды, когда он, как обычно, встал на молитву, то увидел, что из ран Младенца-Спасителя истекла кровь. Он в страхе воскликнул: «Матерь Божия, кто это сделал?» И услышал ответ: «Ты и такие, как ты. Когда вы грешите, то вновь распинаете Моего Сына, и святые раны Его открываются и кровоточат». Разбойник в страхе упал на землю и всю оставшуюся жизнь прожил в благочестии, молитве и покаянии. Кстати, таких красивых рассказов об иконах у русских очень много. О каждой иконе они могут поведать десятки историй, связанных с чудесами и исцелениями.