Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс Страница 33

— …Я удивляюсь, как твой хозяин до сих пор не сжил тебя со свету, потому что ты далеко не так умен, как оно… онориф…

— Онорификабилитудинитацибус.

— Нет… Мне этого в жизни не выговорить. — Это был сэр Джон Джеральд, который благодаря своему дурашливому выражению лица стал самым подходящим актером для роли Котарда.

Все лорды кичились своим остроумием, ученостью и педантичностью, даже когда педантичность подвергалась осмеянию. Уильям же добивался как раз этого, отдавая указания своим титулованным актерам. Он стоял среди них в великолепной тяжелой мантии, подаренной его господином и другом. («Не задерживайтесь, сэр, или что, мужчины в Оксфорде всегда не слишком расторопны?» В ответ — лишь смущенная улыбка.) После обильных ночных возлияний, в которых ему волей-неволей приходилось участвовать, потому что невозможно было всякий раз притворяться больным или занятым, здоровье Уильяма заметно пошатнулось, и ему пришлось снова превратиться из потомка рода Арден в Шекспира. Он даже начал завидовать монаху Лоренцо, который уже существовал в его воображении и даже обрел свое законное место в новой лирической пьесе. Отгородиться от всего, жить в одиночестве, стать отшельником — таково было его заветное желание… Но потом он вспоминал о своем долге, заключавшемся в том, чтобы вернуть добрую славу имени отца, а заодно помочь семье выбраться из нищеты. А тут еще эта проклятая любовь, это неукротимое буйство чувств, переходящих в ревность… Уильям уединился в своей комнате и изливал ревность на бумагу в виде стихов, которые затем рвал на мелкие кусочки (Гарри любезничал с лордом таким-то или сэром тем-то, они держались за руки). Потом он упивался жалостью при виде слез, медленно текущих по нежным щекам, когда Гарри слушал виолы или старинные флейты. Lachrymae, lachrymae…

Ты — музыка, но почему уныло Ты музыке внимаешь? И зачем Ты с радостью встречаешь, что немило, А радостному ты не рад совсем?

— Ну вот, — вспылил Гарри, — опять ты все сводишь к женитьбе!

Заметь, как дружно, радостно и звонко

Согласных струн звучит счастливый строй… [38]

— Вечно вы все лезете в мою жизнь и норовите распорядиться ею по собственному усмотрению… А вот интересно, — сказал въедливый юнец, — что бы ты сделал, если бы я вдруг стал ухлестывать за леди Лизой и проводил все время с ней? Ты небось сошел бы с ума от ревности и зависти. — Уильям растерянно улыбнулся: этот вопрос застал его врасплох. — Признайся же, — продолжал Гарри, вскочив с дивана, на котором он лежал все это время. — Признайся, что ты делаешь все это только ради того, чтобы угодить другим, в то время как сам ты не в восторге от этой затеи. Неужели моя мать приходит к тебе в комнату и стоит у тебя над душой, указывая, что надо писать и какими словами, а не то тебя выкинут из этого дома, и ты уже никогда, во веки вечные не увидишь ее драгоценного сыночка, потому что сам по себе ты всего-навсего распутный актеришка?

— Распутный — сильно сказано, — краснея, отозвался Уильям.

— Правда? Так что, значит, я угадал? Уильям вздохнул:

— Я изо всех сил старался угодить всем, кроме тебя. У меня есть другие сонеты на ту же самую тему. Я пишу их по нескольку за один присест, но тебе выдаю по одному. Что ж, больше я их сочинять не буду.

— Но почему, почему, почему? Почему ты продолжаешь плясать под их дудку? Вернее, зачем ты сам позволяешь им петь с твоего голоса?

Уильям протянул ему пустые ладони, ощущая себя при этом евреем-ростовщиком.

— Я делаю это ради денег. Должен же я на что-то жить.

— Ради денег? Бог ты мой, ради денег? Ты что, в чем-то нуждаешься? Разве я не даю тебе все, что ты только пожелаешь? — Гарри стоял упершись руками в бока и прищурившись глядел на него. — И за сколько ты им продался? За тридцать сребреников?

— Ну что за чушь! Я должен посылать деньги домой. Ведь все-таки я, в отличие от тебя, человек семейный, у меня есть жена. И я не могу допустить, чтобы она и трое моих детей прозябали в нищете.

Гарри злорадно усмехнулся:

— Бедняга Уилл! Тоже мне, глава семейства…

— У меня есть сын. Он должен вырасти настоящим джентльменом.

— Бедный Уилл! Мой бедный, наивный Уилл! Знаешь, иногда мне начинает казаться, что я гораздо старше тебя. И могу говорить с тобой по-отцовски назидательно.

— Сын, который вырастет и станет таким же юношей, как ты. Конечно, лордом ему не быть никогда, а вот рыцарем… кто знает. Сэр Гамнет Шекспир. Я смотрю на тебя и представляю себе, каким он может стать. И иногда мне становится страшно, что я не доживу до этого времени. Я теперь так быстро устаю…

Гарри подошел сзади к креслу, в котором сидел Уильям, и обнял его, скрещивая унизанные драгоценными перстнями руки, кажущиеся очень белыми в унылом зимнем свете, на груди друга. Уильям взял его правую ладонь в свою и крепко сжал.

— Я не буду больше писать сонеты, — пообещал он. — Ты разгадал этот дурацкий замысел.

Гарри поцеловал его в щеку.

— Напиши мне еще сонеты, — попросил он, — но только не на эту дурацкую и бесполезную тему. А когда наступит весна, давай съездим вместе в этот… ну, где живет твоя жена с детьми.

— Стратфорд.

— Ага, туда. И прихватим с собой замечательный подарок для лорда Гамнета.

— Ты очень добр. Ты всегда очень добр ко мне.

— Но, — продолжал Гарри, отходя от него и направляясь к окну, — ты должен сделать для меня кое-что. Написать еще одну поэму. Пусть она станет отмщением женщинам, всему их роду. — На улице начался дождь, ветки деревьев стучались в окно. — Особенно тем из них, кто помешан на идее брака и только и думает о том, как бы поскорее выскочить замуж. Я хочу получить еще одну книгу, снова увидеть в посвящении свое имя и выслушать по этому поводу поздравления от друзей.

— Все, что я написал до сих пор, принадлежит тебе, — ответил Уильям. — Равно как и то, что будет написано потом. Но быть настолько жестоким по отношению к женщинам я просто не могу.

В Стратфорд они так и не поехали. Вместо этого Уильям начал работу над своей новой поэмой о Лукреции и Тарквинии, а Гарри связался с дурной компанией, куда его втянул по жестокой иронии судьбы другой поэт. Этим поэтом оказался Джордж Чепмен, который был на четыре года старше Уильяма и существовал на тот скудный доход, что приносили редкие (ставшие еще более редкими за два последних года) постановки его пьес на сцене «Розы», когда та была открыта. Для труппы «слуг лорда Сассекса» Чепмен написал трагедию, полную пафосных монологов — «Артаксеркс», в которой Кир-младший, второй сын Дария, произносил гневные речи, очень напоминавшие слова шекспировского Олоферна с той только разницей, что тут все происходило на полном серьезе. Гарри был поражен его черной бородой и громогласным исполнением роли. Был такой же морозный январь, как и тот, когда в господской ложе оказался Уильям; Чепмен был так же призван туда и заинтриговал Гарри своей невозмутимостью. Новый поэт совершенно не понравился Флорио; что же до красавчика Роберта Девере, графа Эссекса, то на этот раз его ум оказался занят куда более важными вещами, чем дерзость поэтов и лицедеев.