Княжий остров - Юрий Сергеев Страница 33

Все удивительно ясно и чисто… И вот на том берегу между темными мощными стволами деревьев, появляются очень высокие стройные люди в белоснежных одеждах, шитых золотом… они спускаются к воде, и меня поражает пластичность и красота их движений… В руках они держат черные древки с остатками истлевшей ткани, похожие на древние хоругви. Я вижу, как один из монахов, старший, как я чувствую, подходит очень близко к воде и начинает говорить, обращаясь к нам. Он удивляет мощным, трагической силы голосом…

На моем берегу очень шумно. Я прошу всех замолчать и указываю на монаха, успев расслышать только последние слова… слова о том, что они, люди в белых одеждах, вернулись из какой-то очень долгой экспедиции и эти останки в их руках — суть их похода. У меня возникает очень естественное и спокойное (и вообще все происходит под знаком спокойствия) желание войти в воду и идти к ним. Через мгновение я уже вижу, что мы все нагие идем по воде, омываясь ею, к монахам.

У берега меня встречает монах и протягивает древко. Видя, что эти останки каких-то письмен на хоругвях целуют у других монахов только мужчины, я спрашиваю своего, могу ли я, женщина, поцеловать… «Конечно, дочка!» — отвечает он очень ласковым голосом. Я целую ветхую ткань и вижу шитые золотом по шелку строки букв, поверху соединенные единой красной нитью…

От уреза воды на высокий берег к лесу ведут земляные ступени. Я встаю на колени и на коленях поднимаюсь по этим ступеням. Берег крут, девственные стволы сосен подпирают небо, а на обрыве меня встречает молодой мужчина и помогает подняться с колен. Мне неловко. Я вдруг замечаю, что и я и он обнажены, но, увидев его лик и улыбку, меня охватывает удивительное чувство первого дня рождения… я воспринимаю его Отцом. Уходит стыд, становится свободно на душе и радостно, словно свершилось что-то нужное и важное…

— Что за экспедиция, спроси у них, где они были, Что за письмена у них на хоругвях, — Егор склонился над говорящей во сне Ириной, ловя каждое ее слово.

- Они идут ко мне, и самый старший рядом… Они говорят, что идут в Белгород и Ур, и Рарог… Хоругви несут в Ур — там святилище… они вернули очень древние знания предков своих, украденные злыми силами; они говорят на каком-то очень старинном языке, но я их почему-то понимаю… Да! рядом с Белгородом есть град знаний Ур… и книга эта — сама мудрость. Книга Сияний зовется и лет ей восемь тысяч… они говорят, что предки наши, они мне говорят и а ш и, значит, мы с ними одной крови, что предки наши обладали удивительными знаниями и мудростью…что они в стальном яйце могли летать быстрее света в другие миры в гости к своим соплеменникам… что они жили долго и могли жить вечно, но Тьма отняла эти знания… взбунтовались от зависти звери и сами решили стать богами, но все разрушили… разбили… сожгли… И хоть владеют осколками знаний, остались дикарями… письмен и созидания не постигает их сущность, а только разрушение. Ими утерян древний ключ языка святичей к творению мира и слову нашему, к тайнам великой древней цивилизации…

— Спроси у них, что значит Матерь-Сва?

~ Старик говорит, что это — Крылатое Солнце… Оно изображено у наших братьев хаттов в Азии, Египте, в Индии… Бог Един. От Солнца — Матери-Свы родились иные

боги других племен…

- Спроси у них, где можно прочесть эти письмена и извлечь из них пользу земле нашей?

- Они уклончиво говорят: «Кто ищет — находит». Что через два года под городом Уром будет сражение железных драконов, что пред этим произойдет последняя битва Света и Тьмы у реки Ра, что Свет победит, и эта битва самая важная будет за все восемь тысяч лет цивилизации белой. Все это написано на хоругвях….

- Ладно… — он отпрянул от Ирины и лег на плащ-палатку.

* * *

Окаемов с Николаем вышли на закрай болота и увидели широкий зеленый луг, перерезанный глубокими оврагами, поросшими ольхой и орешником. Лязг косы доносился из березового колка, небольшого островка леса посреди луга. Хорошо осмотревшись, они с оружием наизготовку прокрались краем леса к тому колку и перебежали в него. Осторожно передвигаясь, стараясь не хрустеть палыми сучьями, они выбрались к сырой круглой поляне, заросшей высоким пыреем, и от неожиданности замерли. Косу отбивала на большущем валуне какая-то согбенная старуха, она что-то бормотала себе под нос, умело орудовала молотком. Закончив отбивать, вынула из кармана драного армячка длинный стертый брусок наждачного камня и стала точить косу! Приятная, знакомая с детства веселая музыка заполнила все окрест. Голова бабки была укутана выцветшим от вемени рваным платком, лицо искорявлено морщинами и ввалился рот, лишенный зубов. Николаю стало жалко до слез старую женщину, может быть, и его мать так же вот мыкается в Барском… отец и братаны на фронте, а что сеструхи… ветер в голове, а у старших у самих голодной детворы полны избы. Селянинов решительно вышел из кустов к старухе и громко промолвил:

— Здорово ночевали, бабуня?

Голова старухи дернулась, сощурились слезливые глаза, осматривая подошедших.

— Откель, соколики, взялись-та, — внятно прошамкала он и испуганно огляделась кругом.

— Не бойсь, бабуня, свои мы, — весело проговорил Николай.

— Хто вас знает, чьи вы свои, много люда разнова шляется по лесам, надысь и стреляли в меня, еле ноги унесла. Глуховата я, гри разборчивей, милок.

— Да нам бы поджиться чё, насчет еды, фронт догоняем, никак не угонимся… Подскажи, бабунь, может, где деревенька рядом аль кордон лесника. Хлебушка бы аль картох с ведро.

— У меня-т самой нет ниче… а вот тут невдалече на реке мельничка… В ей мельник рыжой… Он прибытный мужичонка… Хозяин… Никака власть ево не берет… у нево и просите милостыню… Ступайте, ступайте.

— Бабунь, дай косануть разок, руки чешутся… небось козу содержишь и неслух она у тебя?

— Козу, треклятую, аж по крышам лазит, леший её побери… — старуха отступилась от Николая, цепко прижимая косовище к себе, — не дам, соколик, косу… тут камнёв полно в траве. Загубишь, а где иё потом взять, косу-то, война… Идите… Я сама…

По указанному старухой пути, они выбрались к старой водяной мельнице. Дорога к ней уже заросла травой и мелкими кустами. Колесо лопастое изветшало, да и запруда из бревен сочилась по пазам. Они подкрались к небольшому домику мельника и увидели подпертую колом дверь. Оставив Николая наблюдать, Окаемов вошел в избенку и огляделся. Деревянная кровать в углу застлана тулупами и рваными дерюгами, в головах грязная подушка. Закопченная печь и нехитрый скарб, посуда; глиняные чашки и плошки, потемневшие от времени, обгрызенные деревянные ложки. На всем слой пыли. Тяжелый дух затхлости. От Окаемова не ускользнуло, что иконы в избенке не было, видимо, боялся мельник борцов за атеизм и за новую жизнь. Он заглянул в печь, пошарил в углу, заваленном тряпьем, ничего съестного тут не нашел. Походило на то, что жилье брошено и мельник переселился куда-то или ушел в деревню на житье. Вместе с Николаем они зашли в мельничку и с трудом нагребли по сусекам и вокруг жернова несколько пригоршней старой муки. Тут же на полочке отыскали большой ком каменной соли.