Ледяные небеса - Мирко Бонне Страница 33

Винсент был по-своему прав, когда отпускал в мой адрес свою мерзкую насмешку, потому что в мое свободное время — между трапезами — меня редко можно было видеть без книги. Ну а что я могу сделать, скажите, пожалуйста, если Шеклтон не позволяет мне сидеть на корточках и штопать старый вымпел, а требует, чтобы я читал книги с той же добросовестностью, с какой их разобрал?! Когда Шеклтон вернулся на корабль после прощания с Якобсенами, он молча ткнул Библию мне в грудь. И едва я успел поставить ее на место в его каюте, как он вошел, хлопнув дверью, и начал брюзжать. Он был в очень плохом настроении и снова назвал меня дураком.

— Возьмите себе книгу и прочитайте. Через три дня я вас спрошу.

— Да, сэр, охотно. Вы имеете в виду что-нибудь определенное?

Именно так. В конце концов, в следующие три дня мы пройдем по курсу, по которому плыл в январе 1775 года Кук на «Резолюшн».

Пока мы держим курс зюйд-ост на Южные Сандвичевы острова и нас постоянно сопровождают стайки птиц, напряжение Шеклтона и остальных участников экспедиции понемногу ослабевает. Разговоры в «Ритце» все реже крутятся вокруг намеков пастора Гюнвальда на кровопролитную войну, бушующую в Европе. Команда забывает и о разочаровании по поводу так и не пришедшего почтового парохода. С выходом в открытый океан интересы опять сосредоточились вокруг прогноза ледовой обстановки, но из-за того, что корабль оказался неожиданно хорошо сбалансирован и мы быстро идем по столь же неожиданно спокойным водам между пятьдесят пятым и пятьдесят шестым градусами южной широты без малейших намеков на льды, на «Эндьюранс» вернулось спокойствие, и каждый углубился в свою работу, как я — в изучение вахтенных журналов экспедиций Кука, которые он совершил с 1768-го по 1779 год. На полпути между мысом Разочарования и островом Завадовского, самым северным в архипелаге Южных Сандвичевых островов, пасмурным утром, когда горизонт едва угадывается в тумане, мы увидели, что в небе больше не видно птиц, сопровождавших нас от Южной Георгии и отдыхавших на реях «Эндьюранса». Исчезновение птиц было для нас знаком окончательного прощания с Южной Георгией. Я читаю слова Кука: «Земли, приговоренные природой к вечному холоду, на которые никогда не падают солнечные лучи и устрашающий и дикий вид которых я не могу описать словами; таковы земли, которые мы обнаружили. Как же тогда могут выглядеть земли, лежащие дальше к югу? Тому, кто обладает достаточной решимостью и упорством, чтобы узнать это, пройдя дальше на юг, чем удалось мне, я не стану завидовать, не стану оспаривать его заслуги первопроходца, но все же имею смелость сказать, что человечество не извлечет из этого никакой пользы». Мне становится совсем грустно, и слезы наворачиваются на глаза.

Может быть, до сих пор человечество не извлекло из исследований Антарктиды никакой пользы, за исключением того, что оно истребляет миллионы тюленей, морских слонов и китов, чтобы перерабатывать и использовать ценный мех, жиры, масла и кости. Целое столетие обязано своим прогрессом подкожному жиру убитых в холодных морях животных — извлеченное из него масло служило смазкой машинам по всему миру, благодаря ему ярко светили по ночам уличные фонари в Уэльсе, в том числе три фонаря в Пиллгвенлли, чтобы мой отец мог проводить до дому мою мать и зачать меня при свете свечи из китового жира. Кук предвидел, что так будет: люди, которые прошли на юг дальше, чем он, первооткрыватель, не думавший о прибыли и успехе, поняли, как извлечь пользу из вечных льдов. К примеру, Шеклтон. Экспедиция на «Нимроде» принесла ему славу и авторитет, он был даже возведен в дворянское звание. Его наставник Скотт, должно быть, воспринял это как пощечину. Кука же даже не посвятили в рыцари.

Если бы наш Сэр действительно собирался, подобно учителю, проверять, насколько внимательно я прочитал его книги, то я мог бы отбарабанить ему признаки цинги, от которой страдали участники экспедиции на борту «Резолюшн»: «Гниющие десны, серовато-голубые пятна, кожная сыпь, одышка, сведенные конечности, мутно-зеленая слизь в моче, сэр!»

Доктор Мак-Ильрой с удовольствием выслушал это место в дневниках Кука:

— Ну, здесь уже морковный мармелад и кислая капуста не помогут.

В то время как его коллега Мак использует дни спокойного плавания для дрессировки своих собак, Мик — один из немногих, кому нечем заняться, и он с трудом скрывает скуку. Он стал первым из тех, о ком когда-то говорил Грин: сразу после завтрака Мик начинает выяснять, что будет на обед. Мы оба возле камбуза, очень жаль, что с Мак-Ильроем нельзя нормально поговорить. Например, о том, что он думает о войне, могут ли Англия или Уэльс стать полем битвы, насколько вероятно, по его мнению, что начнется война в воздухе, — это Мик держит при себе, отделываясь смешками: вполне возможно, что британские малиновки зададут немецким дроздам. В этом отношении, да, по его мнению, да, будет война в воздухе.

До ужина есть еще время. Мак-Ильрой равнодушно закуривает маленькую сигару и как бы между прочим спрашивает, вижу ли я параллели между Куком и Шеклтоном.

Я не совсем в этом уверен. Ведь и Шеклтон, тогда третий человек после Скотта, чуть не умер от цинги. Я рассказываю Мику и о том, как Кук сломался в тот момент, когда они возвращались из льдов. Из мягкого капитана, каким он был до сих пор, Кук превратился в вспыльчивого тирана, прибегавшего к драконовским наказаниям плеткой-девятихвосткой. Кроме того, он скрывал, что испытывает страшные боли от инфекционного заболевания желчного пузыря.

— Ой! — восклицает Мик и выпускает кольцо дыма.

Кук голодал так долго, что стал похож на скелет. Лишь когда участник экспедиции немецкий естествоиспытатель Рейнгольд Форстер убил своего любимого пса, чтобы подкормить истощенного капитана, тот начал наконец выздоравливать.

Мак-Ильрой на некоторое время задумывается.

— Отлично, собак-то у нас хватит, — наконец говорит он и гладит кошку, которая спит между нами в нише иллюминатора.

Сигара выкурена, никаких признаков ужина не наблюдается. Может быть, у Шеклтона есть определенное сходство с молодым Куком, самоотверженным и жестким, но при этом сомневающимся первопроходцем. Что касается суетливой одержимости, с которой стареющий Кук носился туда-сюда по морям и океанам, то тут он больше похож на Скотта. Мик не высказывает ни согласия, ни возражения.

— «Дискавери», — говорит он лишь, следя уголком глаза за Грином, который как раз прошмыгнул мимо нас с пустыми руками, без корзинок для хлеба и даже салфеток.

Снаружи, за стеклом иллюминатора со спящей Миссис Чиппи, темнота опускается на серый океан. Скоро ужин.

— Конечно, не случайно первая шхуна Скотта называлась так же, как первое судно Кука, — безразлично поясняет Мик.

Он не знает и, возможно, это ему неинтересно, что название «Дискавери» носили семь судов и что судно Скотта было всего лишь последним из них.

Отбарабанить имена капитанов всех семи «Дискавери» было бы хорошей возможностью заслужить уважение Шеклтона. Для этого он должен лишь осуществить свою угрозу и проверить мои вновь приобретенные знания. Но у него совсем другие заботы.