Фараон Мернефта - Вера Крыжановская Страница 33

Я собрался с последними силами и произнес как только мог громче:

— Где я?

Человек с бородой тотчас встал, подошел к моей постели и, устремив на меня свои черные блестящие глаза, сказал довольным тоном:

— А, наконец-то ты пришел в себя, Пинехас.

Я глядел на него в остолбенении. Откуда он знает мое имя? Незнакомец улыбнулся.

— Я — Барт, — сказал он, — и хотя мы с тобой старые знакомые, ты забыл меня, но это ничего. Я очень рад, что вижу тебя в полном сознании… Выпей это.

Он подал мне чашу, наполненную зеленоватой жидкостью. Проглотив это питье, я почувствовал удивительное облегчение и бодрость. Барт с сострадательным видом сел на краю моей постели.

— Каким образом я здесь оказался?

— Люди, принадлежащие к числу слушателей фараона, утонувшего в Тростниковом море, принесли тебя сюда бесчувственного. Они сказали мне, что ты путешествовал вместе с ними, но, принужденные немедленно ехать дальше, они не знают, куда тебя девать. Я недавно живу в одном из предместий Таниса, но уже приобрел известность как маг и хороший врач. Итак, я принял тебя и стал лечить. Теперь ты скоро совсем поправишься, но если у тебя нет приюта и способов к существованию, то оставайся у меня. Я одинок и нуждаюсь в таком ученом товарище, как ты.

— Что ты говоришь? — воскликнул я в ужасе. — А где же мои мешки с золотом, серебряная посуда и драгоценные каменья, которые были навьючены на верблюдов?

— Я ничего не видал подобного, — отвечал Барт. — Без сомнения, твои спутники, увидев, что ты лишился чувств, поспешили бросить тебя здесь и уйти с такой богатой добычей. Но не сокрушайся, бедный друг, оставайся у меня и выздоравливай. Я тебя не покину и дам занятия, которые заставят тебя забыть твои несчастья.

В невыразимом отчаянии я схватился за голову обеими руками. Я был теперь нищий, и Смарагда мне становилась недоступна.

О, как я ненавидел ее… Если бы в эту минуту у меня было под рукою оружие, я тотчас лишил бы себя жизни. Рука, тяжело опустившаяся на мое плечо, заставила меня вздрогнуть и поднять голову. То был Барт, который пристально глядел на меня своим глубоким взором.

— Пинехас, — заговорил он, — терпение доводит до цели, а труд восстановляет душевное спокойствие. Неужели ты еще не знаешь, что мы чаще всего собираем неблагодарность там, где сеяли любовь, и что мщение только тогда бывает сладко человеку, когда он сам перестал уже страдать? Притом женщина, измучившая твое сердце, уехала из Таниса. Но, бедный заблудший слепец, не ведая прошлого, ты требуешь невозможного в настоящем. Та, которая была некогда Фемесой, не может любить тебя, она тебя может только ненавидеть.

Видя мое крайнее возбуждение, Барт положил одну руку мне на сердце, а другою прижал мой пылающий лоб. При этом прикосновении мне показалось, что на меня подул свежий, упоительный ветерок. Легкое облачко, розовое как заря, появилось над головою Барта, изливая на меня дивное благоухание, которое успокаивало мои натянутые нервы. Хотя уста таинственного мудреца оставались сомкнуты, я слышал явственно голос, который произносил следующие слова:

— Бурное сердце, утишь свои биения. Раздраженный мозг, отгони волнующие тебя мысли.

Барт наклонился надо мною, пристально глядя мне в глаза глубоким, страдающим взором, — и мало-помалу сладостное оцепенение разлилось по всему моему организму. Глаза мои сомкнулись, и я заснул.

Во время этого усыпления я видел страшный сон. Мне грезилось, что я стою на обширной лесной прогалине, окруженной колоссальной, великолепной растительностью. Широкая дорога, прорубленная сквозь этот дремучий лес, открывала вдали здания массивной и причудливой архитектуры. Посреди прогалины возвышался громадный идол чудовищного вида, пред которым на большом камне, служившем жертвенником, лежала женщина с обнаженной грудью. Бледное лицо ее было искажено смертельным страхом, а глаза устремлены на меня с ужасом и мучительной тоской…

Я узнал в ней Смарагду и сознавал, что, стоя у мертвенного камня с ножом в руке, готовлюсь нанести ей смертельный удар, но ни тени колебания, ни искры сожаления не было у меня в душе. Мой равнодушный, холодный взор скользил по толпе, наполнявшей прогалину, и остановился на человеке, который стоял впереди всех.

Он был одет богаче прочих, а на голове его красовалась корона из разноцветных перьев. В эту минуту до меня донеслись крики, и я увидел шествие, быстро приближавшееся по дороге. В открытом паланкине, который несли несколько человек, сидел юноша в великолепном одеянии, украшенном драгоценными каменьями. Он кричал и размахивал руками, делая мне знаки остановить жертвоприношение. Яростный гнев, ревность и гордое сознание своей власти вспыхнули в моей душе: я был верховный жрец, и, по воле богов, жертва находилась в полном моем распоряжении.

В ту же секунду, когда в нескольких шагах от меня юноша соскакивал с паланкина, я со злобной радостью удовлетворенной ненависти погрузил нож в грудь лежащей женщины и, выдернув его из раны, показал народу. Ни один нерв мой не содрогнулся. Молодой человек в блестящей одежде остановился, пораженный ужасом, но через несколько мгновений бросился ко мне, вырвал священное оружие из моих окровавленных рук и вскричал хриплым голосом:

— Там, где Фемеса, и я также хочу быть.

С этими словами он вонзил нож себе в грудь. Страшное смятение произошло в толпе. Я увидел, что человек в короне из перьев пал ниц на землю, а за ним и весь народ. Потом картина побледнела, стушевалась, и я внезапно проснулся.

Взгляд мой прежде всего встретил фигуру Барта, который стоял с простертыми руками и тусклым, неподвижным взором. Тотчас какая-то тень, как бы отраженная металлическим зеркалом, промелькнула с быстротою молнии и исчезла в груди Барта.

Тотчас же глаза мудреца оживились, и он сказал мне с улыбкой:

— Твой сон, Пинехас, есть картина прошлого, того прошлого, которое образовало бездну между твоим сердцем и сердцем Фемесы.

С того дня в душе моей водворилось спокойствие. Образ Смарагды представлялся моему воображению бледною тенью, не возбуждая больше в груди моей целого ада жгучих страстей. Я даже равнодушно услыхал весть, что вдова Радамеса вышла замуж за Омифера и уехала с ним в Фивы.

Одно только чувство жило в груди моей — надежда отомстить, но я терпеливо ждал случая привести ее в исполнение, потому что Барт говорил правду: терпение доводит до цели.

Во время своего выздоровления я пытался узнать что-нибудь о прошлой жизни Барта, но он никогда мне не говорил, ни кто он, ни откуда. Я узнал только, что он собирается скоро оставить Египет.

Мудрец не принимал никого, кроме небольшого числа больных и одного молодого египтянина, который относился к нему с величайшим благоговением и с которым он запирался по целым часам. Однажды он сам заговорил со мной об отношениях своих к молодому человеку:

— Не удивляйся, Пинехас, моему особенному участию к этому юноше: я приехал сюда нарочно для него. Мы с ним знали друг друга в течение многих земных существований, и теперь он последует за мною в далекую страну, которая была матерью египетской мудрости.