Перуновы дети - Юлия Гнатюк Страница 33

Светозар

Зелёные языки листьев лопотали о чём-то между собой на самых верхушках деревьев. В старом дубовом лесу было тихо и торжественно.

Золотые кони Солнца-Сурьи восходили на небо, а Семаргл-Огне-бог разжигал огненные стрелы, которые лёгкими блистающими лучами летели к земле, касаясь деревьев, трав и всего сущего, равно как и покосившейся ограды старой воинской слободы, и большой Перуновой поляны, где некогда оттачивалось ратное мастерство молодых витязей.

Теперь же лишь безмолвные и строгие фигуры древних идолов стерегли поляну. Вырезанные из прочной дубовой древесины, их грубые черты потемнели от времени и непогод, лики были изборождены многочисленными трещинами, будто морщинами, и от этого казались ещё суровее.

На почётном месте – небольшом холме – возвышался Великий Триглав. Мощный древесный столб разделялся вверху на три головы, изображавшие Сварога – Небесного бога, бога Рода и всей Вселенной, Перуна – бога-Громовержца и Даждьбога – солнечного подателя всех благ. Ниже лика Перуна было вырезано изображение коня. Под Даждьбогом был обозначен солярный знак в движении, как символ тепла, света и благополучия. Под Сварогом можно было рассмотреть коло с точкой посредине, ибо Сварог – извечный родник и начальник Рода божеского и всех прочих родов. Головы богов защищали вырезанные из той же древесины широкополые «шляпы».

У подножия кумира лежали заржавевшие доспехи и мечи, белели черепа и кости животных. На жертвенном камне виднелись обгоревшие зёрна злаков и осколки разбитых жертвенных сосудов.

Однако на заброшенной и почти заросшей разнотравьем поляне тишина нарушалась резкими отчётливыми возгласами худощавого старика в холщовых штанах и рубахе, перехваченной старым воинским поясом. На голове его была только седая прядь волос, лицо также гладко выбрито, за исключением длинных свисающих усов. В левом ухе поблёскивала серьга.

– Рази! Боронись! Рази! Ускользай! – подавал команды старик, строго следя за правильностью движений шустрого отрока, почти мальчика, осваивавшего воинские премудрости. – Не отбегай, а ускользай, как вода вокруг камня, – строго одёргивал ученика старик.

Пот струился по разгорячённому лику и обнажённому торсу мальчонки, но он старался.

– Теперь обрушь меня оземь, Светозар!

Увидев, что ученик заколебался, строже повторил приказание.

После броска он легко вскочил на ноги и попутно отвесил отроку увесистый подзатыльник. Следующий бросок был более резок, однако старик опять остался недоволен. Схватив ученика, бросил его в четверть силы, но тот всё равно не сразу обрёл способность дышать, а встав, затряс головой, чтобы прийти в себя.

Меняются броски, характер заломов, захватов, рычагов. Старик, несмотря на свой высокий рост, падает на землю мягко, будто стелется по ней. Вконец раздосадованный Светозар никак не может «хватить» его оземь как следует.

Потом почти без передышки они сражаются на длинных и коротких жердях, а затем берутся за настоящие мечи. Светозар прикрывается круглым облегчённым щитом, старик, парируя удары, обходится одним мечом.

Ринувшись на Светозара, он наступает с таким грозным видом и угрожающим рыком, что оказавшийся вблизи невольный свидетель подумал бы, что злобный старик вознамерился порешить мальца, который только благодаря своим увёрткам и прыжкам остаётся пока невредим. Но вот старик выбивает из его руки меч и, не останавливаясь ни на мгновение, продолжает надвигаться на безоружного отрока. Тому приходится отчаянно вертеться, уклоняться и подпрыгивать перед неумолимо приближающимся стальным клинком. В какой-то момент этой дикой пляски смерти отрок зажался, дрогнул и, не успев уклониться, присел, съёжившись от страха, накрывшись спасительным щитом, как черепаха панцирем. Но меч, несущийся прямо на него, в последний миг, словно наскочив на невидимую препону, даже не чиркнув по щиту, уходит вверх, сверкнув своим длинным лезвием.

Старик останавливается, переводя дыхание, и, опёршись на рукоять, наблюдает, как Светозар, подобрав своё оружие, ловко рубит ветки сухого кустарника, переходя от тонких к более толстым.

Вконец обессиленный юнец падает на шелковистую траву и, учащённо дыша, произносит:

– Ну и страшен ты, дедушка Мечислав… Думал, взаправду меня порубить хошь, как те веточки… И знаю, что это не так, а всё одно боюсь…

– А кабы не верил, так и толку от учения не жди, одна пустая забава, – задумчиво ответил старик, опускаясь подле на землю и прислушиваясь то ли к одному ему ведомому разговору леса с ветром, то ли к пересвисту весёлых птиц.

Он лежал на спине, свободно раскинувшись. Некогда голубые, а сейчас будто выгоревшие за многие лета, глаза были закрыты. Большие кисти жилистых рук, знавших и соху, и кузнечный молот, и рукоять меча, полураскрылись навстречу теплу и свету, подобно лепесткам усыхающего цветка. Постепенно дыхание замедлилось и стало таким слабым, что можно было подумать, будто старик умер. Но отрок знал, что так его учитель отправляется на совет к пращурам и ему нельзя мешать.

Светозар сел, обхватив колени руками. Круглый выпуклый щит лежал подле, тускло поблёскивая на солнце, и отрок стал вдумчиво разглядывать предмет своего ратного снаряжения. Прочный деревянный каркас из морёного дуба был окован тонкой, но чрезвычайно упругой и прочной сталью. Почерневшие от времени заклёпки по крайнему полю щита перемежались с истёртой позолотой рисунка, где тонконогие кони неслись сквозь причудливые переплетения растительного узорочья. В центре, размером с небольшую перевёрнутую чашу, выдавался умбон – самая выпуклая часть щита. От него к окаймляющему полю расходились, серповидно изгибаясь, потоки-лучи, похожие на закручивающийся смерч.

Такая форма щита была не просто данью красоте, изгиб поверхности делал его прочнее. При умелом обращении, выбросив щит вверх, можно было остановить атакующий меч, встретив клинок в самом начале удара и не дав ему набрать губительной мощи. Либо, едва уловимым движением согнутой руки, слегка изменить наклон и пустить клинок рикошетом, изменив его путь скольжения. Меч, звеня, менял направление удара и оставлял нападавшего на какое-то время незащищённым. В схватке с обученным этому приёму ратником подобный короткий миг мог стоить атакующему жизни.

Злато-червонный щит от времени и работы потерял яркость окраски, на его поверхности были следы рубяще-колющих ударов, царапины и вмятины, однако он по-прежнему сохранял прочность и был пригоден для надёжной защиты.

Стальная пружинящая пластина внутри, обшитая мягкой кожей с прокладкой из конского волоса, исправно смягчала мощные удары, а мальчишеская рука ложилась в неё легко и удобно. «Занятно, – думал Светозар, – для кого неведомый мастер сработал сей щит и столь же надёжный меч. Судя по красоте и искусной выделке, он был предназначен не для сына простого дружинника, паче всего – для юного княжича, вон их сколько прошло через науку Мечиславову. Ещё чуток – и Светозар тоже примерится к тяжёлому вооружению взрослого воина. Когда это будет, может, нынешней осенью?»

Отрок повернулся и увидел, что Мечислав открыл глаза. Вначале безмятежно-отрешённые, они затем потемнели, возвращаясь из неведомых далей, в которых бродила душа, к телесному естеству. Светозару почудилось, будто в глубинах выцветших глаз старого учителя отражаются лики тех, кто некогда был на этой поляне, кто приносил жертвы богам и справлял тризны, славя погибших с честию братьев-воинов. Тут звенели мечи и боевые топоры, слышались грозные кличи. Здесь из отроков рождались мужи и становились настоящими витязями, достойными славных пращуров. Таких, как Буй-Тур-Русы, которые, достигнув состояния яри, могли вовсе снять рубахи и двинуться на врага с обнажённой грудью, не чувствуя ударов и ран. Мечислав рассказывал: была в них такая сила, что превосходящие числом ромейские легионеры, закованные в железо, либо готы, облачённые в шкуры, с воловьими рогами на головах, разбегались в страхе перед русами-«рыкарями». Светозар мечтал быть таким же, жаждал поскорее вырасти, стать настоящим воином.