Голгофа XX века. Том 1 - Борис Сопельняк Страница 33

Вы пьете кровь всего народа.

Когда ж напьетесь вы ее?

Когда же выяснет погода?

Когда ж просветит луч весне?

Я не могу терпеть уж дальше

И жизнью я не дорожу,

Не то, что было чуть пораньше,

На что решилась — все скажу.

Пойду навстречу я народу,

С народам мыслю умереть

Всегда готова я к походу

И следа вам уж не стереть.

Казалось бы, какой смысл обращать внимание на этот полуграмотный лепет несовершеннолетней девчонки?* Ан нет, решили в приемной Сталина, а может быть, И он сам: заразу надо изничтожать на корню!

Школа от контрреволюционерки, само собой, тут же открестилась, во всяком случае, характеристику выдали соответствующую ситуации: «Академическая успеваемость Храбровой была низкой, и особенно плохо она стала заниматься в текущем учебном году. В общественной жизни и работе класса Храброва не принимала никакого участия, вела себя тихо, скромно и незаметно».

Тянуть со следствием не стали и на первый допрос Аню вызвали в день ареста. Вначале следователь задает успокаивающе-дружелюбные вопросы: где работает мать, чем занимается отец, с кем дружит, чем занимается в свободное время? Аня отвечает, что отца почти не знает, так как с матерью он в разводе, мать же работает проводником на железной дороге; потом называет имена подруг, признается, что свободное время чаще всего проводит дома, много читает, с десятилетнего возраста пишет стихи.

— О чем? — уточняет следователь.

— О природе, колхозе и Красной Армии.

— А писали ли вы стих к вождям?

— Да, я написала такой стих и послала его товарищу Сталину.

— Показывали ли вы его кому-нибудь? Помогал ли кто в обработке стиха? С кем вы советовались, прежде чем его написать?

Ловушка! Чувствуете, какая страшная ловушка? Скажи Аня, что с кем-то советовалась, что ей помогал кто-то из взрослых, дело примет совсем другой оборот — это уже заговор, это групповщина, а девочка всего лишь исполнитель чьей-то злой воли. Процесс может получиться грандиозный! Но Аня рассеяла в дым мечты следователя, заявив, что стихотворение написала сама и лишь после этого рассказала обо всем маме. Пусть будет хоть мама, решает следователь и задает очередной вопрос.

— Как повела себя после этого мама?

— Она меня очень сильно ругала. Тогда я сказала, чтобы она пошла в милицию и отказалась от меня официально. Я за все буду отвечать сама.

— Какие причины побудили вас написать это стих? — гнул свою линию следователь.

И вот тут Аня, видимо, поняла, чем рискует и что ей шьют. Отвечая на этот ключевой вопрос, она решила сработать под дурочку и капризного, безответственного ребенка.

— В то время у меня было очень плохое настроение — говорит она. — К тому же мама отругала меня за то что я не убрала в комнате. На это я очень обиделась и села писать стих. Потом рассказала об этом маме и тете, они меня очень сильно ругали. После этого я поняла, что написала очень и очень плохое стихотворение.

Умница, девочка! Молодец! Палачи раскаявшихся любят. Унижения и слезы жертвы — для них слаще меда.

И все же следователь задает еще один вопрос-ловушку.

— От кого вам приходилось слышать антисоветские разговоры на те темы, которые вы изложили в стихотворении?

Но Аня не так глупа, чтобы подставить кого-нибудь из знакомых.

— Когда я была в родной деревне, то слышала контрреволюционные выступления от гражданина другой деревни. Его забрали прямо на собрании, и я не знаю, где он теперь находится. Раньше я писала стихи про природу, колхоз и Красную Армию и хранила их у себя дома. Признаю, что это стихотворение по своему содержанию является антисоветским. Посылая его, я надеялась, что ошибки Сталиным будут исправлены, а именно его я считала виноватым в том, что у нас в колхозе некоторые хозяйства живут плохо. Теперь я поняла, что это не так, — с нажимом закончила Аня.

Потом ее на некоторое время оставили в покое и взялись за мать, тетку, учителей, подруг… Преподаватель русского языка и литературы, который одновременно руководил литературным кружком, заявил, что Аня приходила на занятия всего раза три, писала лирические стихотворения и, хотя товарищей в кружке не имела, по характеру очень жизнерадостна.

— Показывала ли она вам стихи антисоветского содержания? — поинтересовался следователь.

— Нет, — ответил учитель, — не показывала. — И решительно добавил: — И вообще, если она написала таковые, то сочинила их не сама, а откуда-нибудь переписала.

— Откуда? — насторожился следователь.

— Мало ли… Могла найти на улице, могли подбросить в почтовый ящик. В газетах пишут, что враг не дремлет и искоренены еще не все троцкисты, а они на все способны.

А классный руководитель, подчеркнув, что учится Аня неважно и в седьмой класс ее перевели «с большой натяжкой», тем не менее отметил, что хотя у нее за вторую четверть семь неудовлетворительных оценок, в письменной работе «Кем хочу стать?» написала, что хочет стать поэтом.

Ничего не дали и допросы матери: та прямо заявила, что живет на рельсах, что все время в дороге и дочерью ей заниматься некогда.

— Что она там пишет, с кем водится, куда ходит — знать не знаю, — отрезала проводница. — А за тот вражеский стих я ей выдала по первое число, — добавила она. — Не сомневайтесь!

Короче говоря, групповщины не получалось, и показательного процесса тоже. Несмотря на это, 2 апреля 1936 года старший майор государственной безопасности Радзивилловский утвердил обвинительное заключение. Констатируя, что «фактов антисоветских высказываний со стороны Храбровой следствием не установлено, в других произведениях, изъятых при ее аресте, антисоветского содержания не было», тем не менее и старший майор, и помощник прокурора по спецделам — государственные мужи, быть может, тоже имеющие детей, принимают решение: «Следственное дело по обвинению Храбровой А. А. по ст. 58 п. 10 УК РСФСР представить на рассмотрение Особого совещания, с одновременным перечислением за ним обвиняемой, которая содержится в Бутырском изолятор»».

Уж кто-кто, а старший майор и помощник прокурора знали, на какое беспримерное нарушение закона они идут: суд дело несовершеннолетней девочки не примет. Но хочется крови, очень хочется крови! Знают ее вкус и члены Особого совещания, в состав которого входят Вышинский и Ежов. Им закон не указ. Как скажут, так и будет. То ли на Вышинского и Ежова подействовала весна, то ли год был не тот — 1936-й по приговорам был куда мягче 1934-го или 1937-го, но совершенно растерявшиеся от неожиданности следователи получили редкостную по тем временам выписку из протокола Особого совещания от 10 апреля 1936 года:

«Храброву Анну Андреевну за контрреволюционную деятельность отдать под гласный надзор по месту жительства сроком на два года, считая срок со дня вынесения настоящего постановления. Дело сдать в архив».