Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш Страница 32

— Ваша мать, Иван Яковлевич.

— Я понял, Захар.

— Ступайте в хату, огня не вздувайте, а я пока посторожу во дворе.

Едва Нестор перешагнул порог, как оказался в объятиях матери.

— Сынок! Милый, — шептала она, прижимаясь сухими губами к его лицу.

Махно ощутил на лице слёзы матери:

— Что вы, мама? Зачем?

— Сынок, я так боюсь за тебя, — шептала старушка. — Я тут принесла хлеба, сала, яичек.

Они сели у стола, Евдокия Матвеевна всё старалась разглядеть лицо сына.

— Ты похудел, сынок.

— А от кого ты узнала, что я здесь?

— Маруся Лепетченко прибежала, рассказала о тебе. Они там получили твоё письмо, переписали его несколько раз и передали по дворам. Голова варты шум поднял. Кто-то пустил слух, что ты уже в Гуляйполе. Немцы переполошились, ищут тебя. Ох, боюсь я, милый. Здесь очень близко, уехал бы ты куда подальше.

— Куда, мама?

— Хошь бы в Терновку, там мой брат живёт, Исидор Передерий. Всё ж родной дядя тебе, да и далеко она, в 80 верстах.

— Ладно, мама. Расскажи хоть, как живёшь?

— Ой, сынок, — охнула Евдокия Матвеевна и опять залилась слезами. — Хату-то нашу сожгли, мне даже вынести ничего не дали.

Нестор поглаживал вздрагивающие плечи матери, бормотал утешительно:

— Ну ладно, ладно, мама. Что ж делать?

Но мать вдруг через подступившие рыдания вымолвила:

— А Емельяна-то, Емельяна, сынок... рас-с-стреляли. Прямо на глазах у жены и деток.

У Нестора оборвалось сердце: «Инвалида! Сволочи! Отца пятерых детей!» У него мгновенно пересохло во рту, он затряс мать за плечо:

— А Сава? А Гриша?

— Гриша бежал. Саву немцы взяли и хотели тоже расстрелять, но сказывают, мол, за него помещики просили, мол, из-за него брат Нестор всех нас пожжёт. Увезли Саву в Александровскую тюрьму.

— Правильно они говорили: буду жечь, обязательно буду жечь — и за Емельяна, и за Саву. Они у меня ещё поплачут, — бормотал Нестор, чувствуя, как по лицу его текли слёзы.

Они сидели, придавленные горем, мать тихо гладила руку сына, умоляла, всхлипывая:

— Сыночек, беги подальше, боюсь я за тебя. Ох, боюсь. Пережди где-нибудь, пересиди.

— Ладно, ладно, мама, — успокаивал он тихо, но думал супротивное: « Вот теперь-то я никуда не уйду. За братьев я с них вдвое, вдесятеро взыщу. Теперь они мне уже кровные враги».

Наплакавшись, мать и сын притихли, прижавшись друг к другу. Из горенки бесшумно явилась жена Захара, тихо взяла старушку за плечи.

— Идемо, Евдокия Матвеевна, я там вам постелила.

— Да, да, мама, ступай отдыхай, — поднялся Нестор.

Он вышел во двор, там на завалинке сидел Клешня. Увидев Махно, поднялся ему навстречу:

— Наговорились?

— Наговорились. Ты знал, что мамин дом сожгли, а Емельяна расстреляли?

— Знал.

— Почему же не сказал мне?

— Жалко вас было, Иван Яковлевич. Такой вестью и убить можно.

— Может, ты и прав. Завтра найди маме попутную подводу, хватит ей ноги бить.

— Я могу и сам её увезти.

— Ни в коем случае. Может, за ней следят, и тебя загрести могут, а там и до меня доберутся. Возница должен быть совершенно посторонний, ничего не знающий. Аты послезавтра меня повезёшь.

— Куда?

— В Гуляйполе.

— Да вы что, Иван Яковлевич? Зачем на рожон лезти?

— Так я решил, Захар. И только. Да не вздумай маме об этом проговориться. Не пугай её.