Мифы, легенды и предания кельтов - Томас Роллестон Страница 32

Нельзя обходить тебе Брегу ^[85] слева направо, а Тару справа налево.

Нельзя убивать тебе диких зверей Керны.

Каждую девятую ночь не можешь ты покидать пределы Тары.

Нельзя тебе проводить ночь в таком доме, откуда наружу виднелся б огонь или свет был заметен оттуда.

Три Красных не должны перед тобой идти к дому Красного.

Не должен случаться грабеж при правлении твоем.

Да не войдут в твое жилище после захода солнца одинокий мужчина или женщина.

Не должно тебе решать спор двух рабов» ^[86].

Так начал Конайре свое царствование, которое было отмечено хорошей погодой и обильными урожаями, неразрывно связанными в ирландском сознании с владычеством доброго короля. К берегам приплывали чужеземные корабли. Осенью желудей, свиного корма, бывало по колено; реки кишели рыбой. «Не случалось ни одному ирландцу тогда погубить другого. Для каждого голос другого был ласков, словно мелодия арфы» ^[87].

Месть

Беда, однако, подкралась с другой стороны. Конайре запретил все грабежи и набеги, и трем его братьям, разбойникам по призванию, это не понравилось. Гордые и своенравные, они продолжали поступать так, как им хотелось, пока их не поймали с поличным. Конайре не стал предавать их смерти, однако изгнал из Эрин и отправил пиратствовать за море. В море они встретили другого изгнанника, Ингкела Одноглазого, сына короля Британии, и, объединившись с ним, напали на крепость, в которой в то время как раз гостили отец, мать и братья Ингкела, и всех погубили в одну ночь. Затем Фер Гар, Фер Ле и Фер Рогайн должны были отплатить Ингкелу и разграбить вместе с ним Эрин; они собрали отряд, к которому присоединились семь Мане, сыновья Айлиля и Медб из Коннахта, и высадились в Ирландии близ Дублина.

Тем временем козни народа Дану заставили Конайре нарушать один гейс за другим. Он прекратил ссору двух своих рабов в Мунстере; на обратном пути в Тару он увидел, что все небо в сполохах пламени и клубах дыма. Воины решили, что здесь хозяйничают разбойники с севера, и, чтобы избежать столкновения, отряду пришлось обойти Тару справа налево и Брегу слева направо. Но дым и огонь были всего лишь миражами; Волшебный народ все теснее затягивал свои сети вокруг обреченного короля. Миновав Брегу, Конайре и воины «погнались за дикими зверями Керны», кто бы они ни были, «хоть никто и не ведал об этом, пока не закончилась охота» ^[88].

Дом Да Дерги и Трое Красных

Конайре теперь надо было остановиться на ночлег, и он вспомнил, что недалеко от этих мест находится дом знатного лейнстерца Да Дерги, по имени которого и названа эта сага ^[89]. Когда Да Дерга приходил к королю, тот явил все свое великодушие и щедрость, а теперь сам решил воспользоваться его гостеприимством. Да Дерга жил в большом доме с семью дверями недалеко от нынешнего Дублина, вероятно в Донниброке, на дороге, ведущей на юг. Кавалькада отправилась туда, но по пути их снова подстерегало грозное знамение – Конайре увидел, что перед ними скачут на красных конях три всадника, одетых во все красное. Он вспомнил свой гейс и отправил к ним посланца с просьбой пропустить его. Но как ни погонял посланец свою лошадь, он не мог подойти к ним ближе, чем на бросок копья. Он попытался прокричать незнакомцам, чтобы те повернули назад и следовали за королем, но один из них, оглянувшись, насмешливо предложил ему ожидать великих вестей из Дома Да Дерги. Вновь и вновь посылали за ними гонца с обещаниями больших наград, если они выполнят просьбу. Наконец они пропели таинственные и страшные слова: «О мальчик, великие вести! Устали наши кони – то кони Донна Дескорах из сидов. Хоть мы и живы, все же мертвы. Великие знамения. Гибель живого. Пища воронам. Битва и схватки. Кровь на мечах. Щиты с разбитыми шишками после захода солнца. О мальчик!» ^[90] С тем они приблизились к Дому Да Дерги, привязали коней у входа и уселись внутри. Следует сказать, что «Дерга» означает «красный». Итак, Конайре ехал за тремя Красными к дому Красного. «Все гейсы против меня в этот вечер», – пророчески заметил он.

Сбор войска

Далее повествование о Конайре Море становится все более пространным и таинственным – фантазия сказителя расцветает пышным цветом по мере приближения к развязке. Наступила ночь, и отряд Ингкела высадился на берегах Дублинского залива. Они слышат стук копыт и отправляют вестовых выяснить, что происходит. Гонцы сообщают, что это многочисленная кавалькада сопровождает Конайре к Дому Да Дерги. Раздается гром – Ингкел спрашивает у Фер Рогайна, что это может быть, – тот отвечает, что это могучий воин Мак Кехт разжигает кресалом огонь для ночлега короля. «Да не приведет его сюда Господь этой ночью! Воистину жаль!» ^[91] – восклицают братья. Но Ингкел напоминает им о договоре: ведь он отдал на погибель собственного отца и братьев; они не могут не помочь ему напасть на Конайре. Разбойники видят свет огня, разведенного Мак Кехтом, через колеса колесниц, стоящих у открытых дверей Дома. Нарушен еще один гейс Конайре.

Ингкел и его люди начинают сооружать огромный каменный каирн, в который каждый кладет по одному камню – в память битвы, а также в память об убитых, ибо выжившие унесут по камню с собой.

Морриган

Действие теперь перемещается в Дом, где устраивается на ночлег свита короля. В какой-то момент к дверям подошла одинокая женщина и попросила дозволения войти. «Длинными, словно ткацкий навой, были ее голени, и черными, словно спинка жука. Серый мохнатый плащ был на той женщине. Волосы ее спускались до колен, а губы свисали на одну половину лица». Это была Морриган, богиня смерти и разрушения. Она прислонилась к дверному косяку и бросила на короля и его спутников дурной взгляд. «Что скажешь о нас, о женщина, если ты и вправду провидица?» ^[92] – спросил Конайре. «Поистине, – отвечала она, – ни волос, ни плоть не покинут это место, если только птицы не унесут их в когтях». Она попросила приюта. Конайре объявил, что гейс запрещает ему принимать одинокого мужчину или женщину после захода солнца. «Если и в самом деле не найдется у короля приюта и ночлега для одинокой женщины, я отыщу их у того, кто достаточно благороден», – сказала она. «Хоть и лежит на мне гейс, пропустите ее» ^[93], – молвил Конайре.