Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными - Эрик С. Райнерт Страница 32

После открытия Америки в Испанию рекой хлынули потоки золота и серебра. Однако это богатство не было инвестировано в производство, а привело к деиндустриализации страны. Произошло это так: землевладельцы наживались на потоке золота из Америки благодаря монополии на экспорт вина и оливкового масла на растущие рынки Нового Света. Производство масла и вина — крайне негибкие виды экономической деятельности, для которых характерна скорее убывающая, чем возрастающая отдача ^[95]. Для того чтобы увеличить производство (в частности, чтобы новые оливковые деревья начали плодоносить так же активно, как старые), требуется время. Такое расширение производства приводит к отдаче не возрастающей, а убывающей, из-за которой затраты на производство единицы товара увеличиваются, а не уменьшаются. Поэтому результатом возросшего спроса стал резкий скачок цен на сельскохозяйственные продукты. Знатные землевладельцы были освобождены практически ото всех налогов, так что налоговое бремя легло на плечи ремесленников и промышленников. Рост цен на сельскохозяйственные товары в Испании и без того пошатнул конкурентоспособность испанских промышленников и ремесленников, так что синергия и разделение труда в стране отсутствовали. Произошла деиндустриализация, оправиться от которой Испании удалось только в XIX веке. Успешные страны защищали свою обрабатывающую промышленность, а неуспешная Испания защищала свое сельское хозяйство, пока оно не уничтожило ее обрабатывающую промышленность.

В политическом смысле война между современными городскими и традиционными сельскими видами деятельности была частично проиграна в Испании во время и после так называемого восстания городских коммун (комунерос) в 1520–1521 гг. Этот прототип современной европейской революции в долгосрочной перспективе оказал разрушительное действие на промышленные города Испании. Испанская организация овцеводов «Места», ссужавшая деньгами испанский трон, обладала немалой политической мощью, которую использовала, чтобы поддержать сырьевую экономическую политику в стране. «Места» сумела получить разрешение на выпас овец на сельскохозяйственных землях, так что часть возделываемой земли в Испании вновь деградировала до уровня пастбищ. Сравнивая Испанию и Англию периода 1500-х годов, мы видим, как важно, в чьих руках находится политическая власть— у тех, кто заинтересован в производстве сырьевых товаров, как в Испании, или у тех, кто заинтересован в развитии обрабатывающей промышленности, как в Англии. Я не хочу сказать, что вторые люди лучше первых; те и другие одинаково стремятся к собственной выгоде. Однако мы по-прежнему понимаем капитализм как систему непреднамеренных последствий, а таковые в странах, где деньги делаются при помощи обрабатывающей промышленности, совсем другие, чем в странах, где заработать можно только на сырье. Если понять, как и почему это происходит, то можно добиться желаемого результата при помощи мудрой экономической политики, как это сделал Генрих VII; однако сегодня эта политика запрещена Вашингтонским консенсусом.

В отличие от Венеции и Голландии — примеров для подражания, Испания в XVI веке показала миру плохой пример. Стало понятно, что богатства колоний не обогатили Испанию, но подавили ее способность производить товары и услуги. В отличие от Англии, которая с 1485 года активно защищала и поощряла свою промышленность, Испания защищала от зарубежной конкуренции свое сельскохозяйственное производство, а именно производство масла и вина. К концу XVI века Испания, когда-то обладавшая довольно мощным промышленным производством, была почти полностью деиндустриализована.

Тем, кто наблюдал за происходившим в Испании, было очевидно, что все огромное богатство, которое текло в Испанию, в ней не задерживалось, а вытекало дальше и оседало в двух местах — в Венеции и Голландии. Как за медленно движущимся цунами, можно проследить за гигантской волной инфляции, начавшейся в южной Испании и прокатившейся по Европе. Но почему этот поток золота и серебра осел в двух небольших географических областях? Что отличало Венецию и Голландию от остальной Европы? В этих областях было сконцентрировано обширное и диверсифицированное производство и почти не было сельского хозяйства. Европа поняла, что истинные золотые рудники — это не физические золотые копи, а обрабатывающая промышленность. В труде Джованни Ботеро о причинах богатства городов мы читаем: «Такова сила промышленности, что никакой рудник по добыче золота или серебра в Новой Испании или Перу не может с ней сравниться, и облагая налогами промышленные предприятия Милана, католический король получает больше, чем приносят ему рудники Потоси или Халиско ^[96]. Италия — это страна, где… нет крупных золотых или серебряных рудников, как нет их и во Франции; однако обе страны богаты деньгами и сокровищами благодаря своей промышленности» ^[97].

Идея о том, что обрабатывающая промышленность — это настоящее золотое дно, встречается в трудах экономистов по всей Европе с конца 1500 до 1700-х. После Ботеро эту же мысль мы находим у итальянцев Томмазо Кампанеллы (1602 г.) и Антонио Дженовези (1750-е гг.), у испанца Херонимо де Устарис (1724–1751), а также у шведа Андерса Берка (1747 г.), первого профессора экономической науки за пределами Германии: «Истинные золотые рудники — это обрабатывающая промышленность» ^[98].

До Смита развитие обрабатывающей промышленности в экономической науке считалось частью прогресса цивилизации. Капитализм рассматривался как возможность обуздать страсти человечества и направить его энергию в созидательное русло ^[99]. Итальянский экономист Фердинандо Галиани (1728–1787) утверждал, что «обрабатывающая промышленность способна излечить два величайших заболевания человечества — суеверия и рабство» ^[100]. Этот принцип стал основой европейской экономической политики, и страны Европы одна за другой индустриализовались. Создание сектора обрабатывающей промышленности, а за ними и демократии считалось частью одного процесса — цивилизации. Эту общепринятую мудрость в 1855 году повторил французский государственный деятель и политический писатель Алексис де Токвиль (1805–1859). «Я не знаю, можно ли назвать народ, от тирийцев до флорентийцев и англичан, который занимался бы обрабатывающей промышленностью и торговлей и не был при этом свободен. Значит, существует близкая связь и необходимая зависимость между двумя этими явлениями — свободой и обрабатывающей промышленностью» ^[101].