Автобиография Иисуса Христа - Олег Зоберн Страница 32

– А как ты сам думаешь, Йесус, зачем мы добирались сюда два дня? – спросил Элиша.

– Неужели всего лишь поболтать с галилейскими язычниками? – весело ответил я.

На лице Элиши мелькнуло раздражение, Ханох остался невозмутимым.

– Йесус, – сказал Элиша, – я знаю, ты умеешь дурачить неграмотных людей, но сейчас будь серьезен. Решается твоя судьба. Недавно ты одновременно совершил несколько преступлений в разных городах от Вирсавии до Филипповой Кесарии. В Кесарии ты убедил толпу в скором наступлении конца света, и несколько человек совершили самоубийство. В Вирсавии ты украл деньги городской общины, а в Баниасе возле пещеры ты прилюдно принес жертву поганому языческому Пану, говоря, что это он послал тебя в мир с благой вестью; при этом ты оскорблял священников. В Хевроне ты совершил преступный молебен Гелиосу, бросал в огонь ладан и гадал по дыму и силе огня. В Эйн-Геди ты смешал настойку афарсемона с вином, ночью напоил этим нескольких женщин и от имени мессии совокуплялся с ними прямо в синагоге, при этом избил и связал раввина, который пытался тебе помешать. И это только малая часть твоих преступлений. Мы здесь, чтобы призвать тебя к ответу.

– Премногоуважаемые нагиды, – сказал я, – вы сами себе противоречите. Вы сказали, что я совершил все это одновременно в разных городах. Как же я мог это сделать?

– А еще по всей Иудее ты вызывал мертвых и волховал. И призывал к беспорядкам, к свержению римской власти, – игнорируя мой вопрос, сказал Ханох вкрадчивым голосом и добавил: – Об этом знает сам первосвященник Иосиф, и он послал нас сюда.

Я растерялся, подумав, что они издеваются надо мной. Некоторое время мы все молчали, и слышно было сопение тучного Ханоха. Я невольно подумал, что он и со своей женой, наверное, милуется, не меняя каменного выражения лица; точнее, она, видимо, скачет на нем по причине его неуклюжего телосложения, а он лежит на спине безучастно, как статуя.

Раввин Авдон взглянул на меня гиеной, собираясь что-то сказать, но не решился встревать в разговор и покашлял в кулак.

– А теперь слушай внимательно, Йесус, – торжественно сказал Элиша, довольный тем, что сумел произвести на меня впечатление. – Из всего этого следует, что твоя слава не принадлежит тебе и приносит Израилю неприятности. Мы прекрасно знаем, что ты не совершал перечисленных выше преступлений и какие-то жалкие проходимцы просто использовали твое имя, хотя ты, на мой взгляд, не менее жалкий проходимец, но твоя слава – это химера на бешеном быке. А бык – это ты. Йecуc, что делают с быком, который взбесился?.. Ты молчишь? Да, потому что знаешь, что такой бык должен быть заколот.

Ханох согласно покачивал головой, глядя куда-то сквозь меня. Я должен был придумать достойный ответ, какое-то оправдание, потому что это был тот самый случай, когда только слова решают судьбу. Я понял (и это вселило в меня надежду), что у нагидов не было готового вердикта относительно меня, они еще не знали, что меня ждет, и все должен был решить Синедрион на основе того, что они обо мне туда доложат.

– Хорошо, пусть я бык, – сказал я. – Но я имею свой голос, я говорящий бык, в этом вы мне не можете отказать, хотя бы потому, что я говорю с вами.

– Да, – задумчиво произнес Элиша. – С этим не поспоришь. Ну и что?

– Вспомните, любомудрые нагиды, что сказано в притче о быке, который при жизни имел один голос, а после смерти получил семь голосов: два его рога стали трубами, кости двух ног – флейтами, из шкуры сделали барабан, толстая кишка превратилась в струны для арфы, а тонкие кишки стали струнами для цитры… Я хочу сказать, что моя смерть еще больше возбудит людей, сойдутся новые толпы, из тех, кто сочтет меня невинно пострадавшим учителем. Так уж устроены люди: стоит помереть обычному человеку, и он становится в три раза благочестивее, никто не говорит о нем дурного, а стоит умереть проповеднику, он превращается в божество. Так что, приговорив меня к смерти, Синедрион сделает так, что заиграет сразу вся эта музыка, и она не даст высокопочтенному Каиафе спать спокойно.

Мне показалось, что, когда я закончил говорить, на лице Элиши появилось удовлетворение, которое, впрочем, сразу сменилось прежней раздраженно-недоверчивой гримасой. Ханох продолжал безразлично глядеть куда-то, будто мог видеть недостойный мир сквозь стены синагоги.

Элиша повернул голову к местному раввину и повелительно сказал:

– Авдон, выйди.

Раввин поклонился им и немедленно, пятясь, вышел, плотно притворив за собой дверь.

– Буду с тобой откровенен, Йесус, – сказал Элиша, и голос его зазвучал почти дружески. – Накануне Песаха ты устроил погром возле Храма. Именно ты, а не один из тех, кто назвался твоим именем. Ты обещал разрушить Храм. Ты понимаешь, что происходит в Израиле? Вокруг нас враги, внутри – враги. Префект Понтий приказал внести в город проклятые языческие знамена римских легионов и хотел конфисковать имущество Храма. Венценосный Антипа послал протест императору Тиберию. Протест был удовлетворен, но сколько евреев погибло в столкновениях с легионерами! Чтобы душить нас всеми способами, префект ввел налоги на все, даже на продажу фруктов! Он до сих пор не отменил надзор за облачением первосвященника, мотивируя это тем, что боится, как бы его не украли, но на деле это легализованная слежка! И тут появляешься ты, еврей, и, как предатель, сеешь смуту… Разрушить Храм! Который строится сорок шесть лет! И еще не достроен! Да он и без тебя на краю гибели! Лучше бы ты пообещал его достроить! А что, давай, дострой своими силами, Йесус, ты же мессия. Нет, ты не мессия, ты предаешь свое отечество! Веру отцов! Ты кощунник! Ведь, кроме Храма, у нас нет ничего! И тут ты, ничтожный, самодовольный человек… гордец… разрушить… нам плевать на тебя, но твое имя подхватили люди. А три дня назад на моих глазах один мальчишка кинулся на легионера и был заколот! Из-за таких, как ты! Да кто слушает тебя? Мытари, грешники и блудодеи всех мастей! Ты допляшешься до того, что тебя казнят, повесив на кресте, как Шауля из Эммауса, чародея и еретика!

В конце этой страстной речи он встал, потряс кулаком в воздухе и снова сел, глядя куда-то вперед и вверх, на круглое окно северной стены, словно призывая небеса в свидетели, а я подумал, что насчет заколотого мальчишки он совсем заговорился. Я никогда не призывал, в отличие от сикариев, к убийству кого бы то ни было, хотя мир не рухнул еще только потому, что в нем есть раскаявшиеся убийцы.

– Почтенные нагиды, – как можно покорнее сказал я. – Бог свидетель, что скотина у стен Храма загадила святое место. Я просто взял ремень и выгнал ее оттуда. Это ведь даже было стадо не для жертв, а для перепродажи. Неужели вы там так нуждаетесь в заработке, когда паломники несут в казну Храма монеты бескорыстно и день за днем? А что касается разрушения Храма – да, говорил. И раскаиваюсь в этом. Я погорячился, я не хочу разрушить Храм, простите меня.

– Будь искренен, – сказал Ханох, – объясни нам, зачем ты так говорил?

И они уставились на меня, как гиены на ускользающую добычу. Молчать было нельзя, это усугубило бы мою вину, а отвечать следовало разумно, желательно словами Писания.