Жизнь спустя - Юлия Добровольская Страница 32

«Везде заметен творческий подход, стиль автора сохранён, перевод изобилует удачными решениями. Фразеологические единицы оригинала заменены бытующими в русском языке соответствующими выражениями. Не стану здесь их перечислять, но на всякий случай и для редактора наиболее удачные места отмечены в тексте оригинала на полях птичкой. Коротко: перевод точный, но и художественный.»

Дальше рецензент сурово пенял мне за ошибки в переводе терминов и реалий церковной и монашеской жизни, корил за нерадивость: ведь «их можно найти в книгах на русском и церковно-славянском языке церковного обряда католической церкви, – лучшее издание под редакцией моего бывшего духовного отца патера Швейгля».

Ниже сделал скидку: «обвинять её (то есть меня) здесь не в чем, даже при самом искреннем желании ей не удалось бы попасть в монастырский новициат или схоластикат».

Окончательно меня сразило то, что Александр Викторович Куртна, – так звали тартуского консультанта, – расшифровал некоторые реалии фашистского периода. Знаток богословия, церковной латыни и католических обрядов, он вдобавок досконально знал историю итальянского Сопротивления. Что же это за уникум?

В благодарственном письме я не скрыла своего восхищения эрудицией и любопытства к личности рецензента. Вскоре Куртна приехал по делам в Москву, позвонил и пришёл знакомиться. Мы проговорили – втроём, с Сеней, весь вечер допоздна.

Биографии его хватило бы на длинную серию приключенческих романов. Кое-что он, было, написал, пытался опубликовать, но «так искромсали, что я зарёкся – никаких мемуаров!». Рассказывает Александр Викторович охотно, однако, не всё подряд и явно не самое интересное. Хотелось бы знать об итальянском периоде, а он:

– Лучше послушайте, что было на Колыме!

Но про Колыму мы уже наслышаны.

Отец Куртны эстонец, мать русская; в середине 30 годов он кончил богословский факультет тартуского университета и был направлен завершать образование в Ватикан. С юных лет увлекался языками, полиглот.

– Между прочим, взгляните на мой галстук. Это сувенир, прислал папа Павел VI. Я ему преподавал русский язык, когда он ещё был кардиналом.

Зашла речь об итальянском журналисте и писателе Курцио Малапарте.

– Мы с ним сидели в одной камере, – бросил невзначай Куртна.

То рьяный фашист, то инакомыслящий, Малапарте за дерзкие анитфашистские выходки попадал за решётку четырежды; вызволял его всякий раз Чиано, министр иностранных дел и зять Муссолини. А за что сидел в фашистской тюрьме молодой эстонский богослов и кто выручил его, можно лишь гадать.

После падения Муссолини, при немцах, Куртна стал участником Сопротивления.

– Не путайте меня с литовцем – отцом Доротео! Это он носил под рясой автомат, а не я, – уточняет Александр Викторович. В тоне проскальзывает досада. Об отце Доротео, ныне вильнюсском библиотекаре, писали, его партизанские заслуги общепризнаны, а Куртна остался в тени.

– Я никаких особых подвигов не совершал…

– И тем не менее…

– Да получалось как-то само собой. В Риме у меня была приятельница, секретарь немецкого посла. Как-то вечером сидим мы с ней в траттории, ужинаем, вдруг она мне шепотом: «Патруль. Выйди покурить во двор, пока не кончится проверка документов». Я через кухню во двор. Закуриваю. Смотрю, неподалеку два грузовика, под брезентом ящики, ясно, что с оружием. Водители тихо переговариваются. Вслушиваюсь: украинцы! Я к ним: «Хлопцы, як вы суда попали? Пидемо, выпьемо з нами горилки!» Хлопцы сначала от меня шарахнулись, но я рассеял их страхи, и они приняли приглашение. Я усадил их за столик, познакомил с фройлайн, сделал заказ, а сам отлучился на минутку – сбегал позвонить ребятам, чтобы распорядились, как надо, грузовиками. Вот и всё. Как видите, никакой особой храбрости или сноровки от меня не требовалось. Другое дело, на Колыме…

Когда репатриировали советских участников Сопротивления – бывших военнопленных, бежавших из немецких лагерей и эшелонов в горы к партизанам, прихватили и Александра Викторовича Куртну. В глубине души каждый из них надеялся, что страдания, пролитая кровь зачтутся. Однако Гулага не миновал никто.

Куртну в Москве встретили с почётом, устроили по-барски в «Национале», но ему уже было уготовано место в круге первом. Его укатали на ту самую Колыму, по сравнению с которой всё прочее по сей день представляется Александру Викторовичу детскими забавами.

За десять исправительных лет он потерял здоровье, зубы, облысел. Дома, в Эстонии тоже хлебнул горя. Сунулся в издательства: не берут. Жена – преподаватель пения, какие уж там заработки… Куртна изучил коньюнктуру и в рекордный срок овладел языками, которых в ту пору в Эстонии не знал никто: сербским, хорватским, словенским. Лишь тогда стал получать работу. В издательствах сообразили, что имеют дело с одарённым литератором и серьёзным лингвистом. Куртна перевёл на эстонский десятки книг со многих языков. Неудавшийся богослов стал членом союза писателей и относительно благополучно жил в Таллинне.

Что касается неудавшегося священника Скапина, то у него в Виченце самый популярный книжный магазин. Получив от меня через Паризе два экземпляра русского издания своей книги, он прислал любезное письмо, в котором, среди прочего, зондировал почву, не заплатит ли «Прогресс» и ему, как заплатил Паризе, – он хотел съездить в СССР. Я выяснила: никакого намерения платить гонорар «безвестному попу» у «Прогресса» не было.

Моя венецианская студентка Милена Тонелло – из Виченцы. Спрашиваю, не знает ли она книготорговца Скапина.

– В Виченце все знают Вирджилио Скапина! Он, помимо всего прочего, президент «ассоциации трески». (Треска с мамалыгой – коронное блюдо Виченцы).

Звоню ему из Милана. Приглашает пожить у них с женой. Ну уж сразу пожить! Я сделала остановку в Виченце по дороге с работы, из Венеции. Книжный магазин Скапина оказался клубом читающей публики, неказистым, тесным, но с традициями. Хозяин ещё вполне представительный мужчина. Он завёл меня в закуток и сходу, без преамбул, стал расспрашивать, почему его всё-таки не пригласили в Москву. Я ему, как на духу, открыла наконец истинную причину, объяснила, что его напечатали только потому, что приняли за безбожника. Он ахнул: сам бы ни за что не додумался! Послушай нас кто со стороны, не поверили бы, что мы так горячимся о деле двадцатилетней давности.

Насчёт Куртны, – пришлось к слову, – мы разговорились с Валерио Ривой, автором книги «Золото Москвы» (сиречь обильная – в долларах – подкормка Москвой итальянской компартии), бывшим редактором издательства Фельтринелли, стоявшим у истоков итальянского издания «Доктора Живаго». Выяснив, что я с Куртной знакома, он прислал мне целую подборку архивных материалов, над которыми работал для очередной книги и из которой следует, что Александр Викторович Куртна был двойным – советским и немецким – агентом в Ватикане.

Вот-те на!