В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах Страница 32

Как-то вечером нескольких человек, включая меня, попросили вынести наши нары и ошпарить их кипятком, чтобы избавиться от клопов. Пока мы ждали, когда вода станет горячее, фрау Кох, жена одного лагерного чиновника, посмотрела на меня задумчиво и спросила, сколько мне лет.

Когда я ответил, что мне исполнилось семнадцать, она покачала головой и сказала, что, возможно, скоро меня отправят домой. Мне так хотелось верить ее словам, и все последующие дни я только и думал об этом. Я размышлял: «Может ли быть правдой, что я вновь увижу родной дом? Неужели русские отпустят нас?» Целыми днями я взвешивал все за и против. Ночью я лежал, не в силах сомкнуть глаз и все думал, думал. Кто-то ворочался в своих кроватях, а кто-то, возможно, молился; ведь у каждого из нас было одно-единственное желание – вырваться на свободу. Но наступало утро, и все продолжалось; ничего не менялось. Унылые, мы вновь возвращались к работе. И все же многих не покидала надежда, хотя сделать мы ничего не могли.

С другой стороны, сами того не замечая, мы постепенно привыкали к русской культуре и окружению. Часто между собой мы говорили по-русски, а уж когда ругались, то без русского мата вообще было не обойтись.

Однажды утром повар на кухне рассказал мне, что всех немцев освободят! Новости разлетелись по лагерю со скоростью света. Мы не знали, плакать или смеяться. Мы жали друг другу руки и обнимались. Никогда в жизни я не был так счастлив.

После этого объявления мы стали работать еще больше, чем раньше. Некоторые заключенные не верили в то, что это была правда. Но скоро объявили официально: мы отправляемся в путь через неделю!

Еще до того как пришли эти новости, мы заметили, что наиболее выгодные рабочие места заняты русскими заключенными. Русские работали по системе досрочного освобождения. Многие отсиживали большие сроки. Шансов убежать не было никаких. Единственной нитью, связывающей лагеря с остальной Россией, была железная дорога, которая контролировалась охраной. Некоторые предпринимали попытки к бегству, но их ловили в нескольких километрах от лагеря и возвращали назад, и обращались с ними после этого еще жестче. С плохим знанием языка, да к тому же без денег нам, немцам, убежать было невозможно.

Я и еще один пленный были последними из нашей группы, кто официально работал в лагере. Наконец то, во что верилось с трудом, свершилось: нам выплатили последнюю зарплату. Я получил 270 рублей за двадцать один день. У меня были настолько смешанные чувства, что я даже не мог в полной мере насладиться предвкушением грядущей свободы. Неужели Бог услышал мои молитвы?

До прибытия поезда оставалось еще три дня, и нам предложили поработать за дополнительную плату. Мы отработали, но ничего не получили. Немного поспорив с бригадиром, мы успокоились и пошли напилить дров для местных жителей, которые заплатили нам по три рубля и дали три килограмма овсяной крупы за два часа работы. Этот заработок помог нам прожить до самого нашего отъезда.

С тех пор как нам объявили о скором отъезде, мы, немцы, сплотились невероятно. Мы допоздна сидели на своих кроватях и разговаривали о доме и о родных местах, где так хорошо жили, даже не осознавая этого.

В те дни перед отъездом нас волновал один вопрос: что случилось с нашими домами? Сможем ли мы снова оказаться у себя на родине? Удастся ли жителям Западной и Восточной Пруссии найти свои жилища на оккупированной территории? Кто занял Восточную Пруссию – поляки или русские? А затем шел самый главный вопрос: где наши родственники? Они еще живы или все они тоже в России?