Теория шести рукопожатий - Крэйг Браун Страница 32

В первый же вечер Берроуз, все еще томясь по Гинзбергу, сильно напивается и начинает размахивать мачете. Однако потом все утрясается. Вскоре они заводят привычку жевать по вечерам маджун – чего-то вроде конфет с гашишем, которые нагревают, по неаппетитному выражению Гинзберга, до «консистенции липкого говна», и спорить о природе искусства до самого утра. Иногда дело доходит до рукопашной – как-то ночью Гинзберг охотничьим ножом распарывает рубашку на Берроузе – но в основном они ладят. Ежедневно рано утром Гинзберг удаляется во внутренний дворик, чтобы редактировать бессвязную рукопись «Голого завтрака» Берроуза.

Если у приезжих англичан и есть свой лидер, то это Дэвид Херберт, который правит ими, как выразился кто-то, «хлыстом из заузленного шелка». Они собираются в баре «У Дина», который пользуется дурной славой. Ян Флеминг описывает его так: «нечто среднее между «Уилтонс» и привратницкой в «Уайтс». В письме домой Флеминг прибавляет: «Здесь никого, кроме педиков, и я был для них свежим мясцом… Фрэнсис Бэкон на следующей неделе собирается съехаться со своей подружкой-пианистом».

Подружка-пианист – это Питер Лейси, бывший летчик, участник битвы за Британию, в которого отчаянно влюблен Фрэнсис Бэкон. Чтобы заплатить долги за выпивку, Лейси играет на пианино в баре «У Дина», но пьет слишком много, так что долг с каждой ночью растет. К утру он срывается и становится агрессивным. Однажды он так избивает Бэкона, что приходится накладывать швы у правого глаза, но в конце концов, пишет знакомый, «Бэкон любит Лейси еще сильней».

Кое-кто винит в избиениях местных гопников. «Фрэнсиса постоянно били, – вспоминает Херберт. – Наш генконсул очень расстраивался, он связался с начальником полиции и сказал, что надо же что-то делать по этому поводу. Он ему расписал, что Фрэнсис – очень уважаемый художник. Через несколько дней возвращается категорически сконфуженный начальник полиции. «Pardon, mais il n’y a rien a faire. Le peintre adore ca!» ^[74]

Секс и насилие в Танжере, кроме того, снабжают вожделеющую прозу Берроуза извращенными завлекалочками: «Город навещают эпидемии насилия, а неприбранных мертвецов пожирают на улицах стервятники. Альбиносы мигают на солнце. Мальчишки сидят на деревьях, томно дрочат. Люди, пожираемые неведомыми болезнями, наблюдают за прохожим злыми, знающими глазами» ^[75]. Приезжая туда каждый год, Бэкон проводит время с Берроузом, хотя предпочитает наркотикам алкоголь: как-то раз Берроуз дает ему попробовать местного гашиша, и его лицо раздувается, как воздушный шар. Больше Бэкон никогда к нему не притрагивается.

Берроуз представляет Бэкона гостям. На взгляд Гинзберга, Бэкон «английский школьник с душой сатира, в кроссовках, узких джинсах и черных шелковых рубашках, вечно с таким видом, будто он собрался на теннис… который пишет безумных горилл в серых гостиничных номерах, одетых в вечерние платья со смертельно черными зонтами». Гинзберг считает, что у битников много общего с Бэконом и что Бэкон пишет картины так же, как Берроуз пишет романы: «что-то вроде опасной корриды с умом». Для него Бэкон такой же, как Берроуз, он подвергает свою психику опасности собственным искусством, подрывая самую основу своего существования, и тому подобное. Но у Бэкона нет времени на подобные пафосные фразы. Его репутация, по его же словам, это «куча эффектного дерьма». Его настоящая страсть, хвастает он, азартные игры: однажды Бэкон выиграл 4000 долларов в Монте-Карло, и ему предложили еще больше денег, если он позволит себя отхлестать, плюс прибавку за каждый удар, от которого выступит кровь.

Гинзбергу нравится эпатировать, но Бэкон предпочитает быть на шаг впереди и эпатировать эпатажных. Он сбрасывает ореол святости, окружающий художников, и провоцирует Гинзберга и Берроуза скандальными декларациями об абстрактном искусстве. «Оно для меня никогда не имело смысла. Для меня даже лучшие его произведения – всего лишь декор. Может, картины Джексона Поллока и восхитительны, но они всего лишь декор. Они как старое кружево… Я все жду, когда в Америке возникнет чудесная живопись, потому что так обязательно должно быть в стране с таким невероятным гибридом народов. Но она так и не возникает, там все настолько уныло, все эти гиперреалисты, абстрактные экспрессионисты такие унылые».

– А как же Джаспер Джонс? – спрашивает Берроуз, когда годы спустя они возвращаются к своим танжерским спорам.

– Я стараюсь вообще не думать о Джаспере Джонсе. Я все это терпеть не могу, и он мне тоже не нравится ^[76].

Бэкон играет обывателя, pour épater les beats ^[77], жестко высмеивая все, что смердит самомнением и самоублажением. Гинзберг, с другой стороны, видит в искусстве священное призвание. Не прекращая попыток найти общий язык, он говорит о том, как редактировал «Голый завтрак», и задает вопрос: как Бэкон понимает, что картина закончена? Бэкон говорит, что не может ни управлять этим, ни предсказать – он просто останавливается на каком-то случайном мазке, который и заключает волшебство. В качестве дружеского жеста Гинзберг предлагает Бэкону выпить из старой жестянки, которую он откопал среди хлама. И снова непонимание; Бэкон с ужасом отказывается.

Гинзберг надеется, что Бэкон обессмертит его на холсте, предпочтительно в голом виде; он вообще раздевается при всяком удобном случае. Похоже, чтобы склонить Бэкона, он передает ему несколько фотографий, на которых они с Орловски голые лежат в постели. Не хочет ли Фрэнсис, чтобы они попозировали ему?

– Может возникнуть неловкая ситуация, Аллен. Как долго ты сможешь сдерживаться? – нахально спрашивает Бэкон.

Бэкон сует снимки в карман, хотя его не интересует ни голый Гинзберг, ни его приятель. Что-то другое привлекло его взгляд: старый потертый матрас. «Эти снимки мне потом сильно пригодились, – рассказывает он позже. – Любовники меня не интересовали, но было что-то такое в том, как матрас выпирал между кроватными стойками, что-то отчаянное. Я решил оставить их и использовать».