Василий Темный - Борис Тумасов Страница 32

Сентябрь на Руси листопадом именуют. В тихий погожий день едва слышно потрескивают, отделяясь от ветвей, листья и, кружась, медленно опускаются на землю. Осыпаются деревья, стелят по земле пестрый ковер.

В многоцветье лес: коричневый, зеленый, багряный.

В сентябре по деревням и селам крестьяне выжигают утолоченное стадами жнивье и запахивают зябь на весну. Редкой щетиной пробивается на поле рожь, дожидается снега.

С утра и допоздна висит по деревням и селам перестук цепов и пахнет обмолоченным хлебом.

Ехал князь Борис полем. Крестьяне возили снопы. Высокие скирды ржи высились там и сям.

Борис сидел в седле вольно, поглядывал на мужиков, складывавших снопы на телеги, кивал приветливо. Думал, что нет в мире более красивой земли. Холмами изукрашена, реками изрезана, в зелень лесов одета.

А уж зверьем и рыбой полна.

Посылая боярина Кныша в Москву, князь понимал: не получить Твери охочих людей для совместного похода на Казань. И не потому, что молод Василий, слишком долго неустойчивой была его великокняжеская власть.

Рассказывал Гавря о каменной Москве, о торге московском, но Борис не видел в этом преимущества Москвы над Тверью. В одном понимал – величие Москвы духовное. Митрополит, его власть над всей русской православной церковью подняла Москву. Митрополии, вот чего недостает Твери. Вассиан хоть и тверской епископ, а поставлен московским митрополитом и Фотию подчиняется. Так по всем епархиям заведено еще с Киевской Руси, а потом с Владимирской, теперь с Московской.

Сказал жене:

– Знаешь, Настенушка, митрополией Москва сильна.

Анастасия на ответ быстра:

– Княже, когда Тверь землями обрастет и казна наша вдосталь наполнится, настанет час митрополита, и он подворье свое в Тверь перенесет. Как в оные годы Петр из Владимира перебрался в Москву.

Борис согласился с женой. Да и сейчас он понимает, права была Настена, надобно пользоваться распрями московскими и Тверь крепить за счет земель западных уделов, какими Литва овладела.

Но как к тому приступить, когда Литва силу великую имеет. Витовт себя в Речи Посполитой выше короля мнит и уже властью великого князя не довольствуется, мыслит видеть Литву королевством, а себя королем. В том и император германский на его стороне, и папа Римский. Папа в Витовте зрит рыцаря веры католической, кому к православным не токмо с крыжем латинским идти, но и с мечом…

Борис повернулся на бок, поглядел в оконце. Небо засерело, скоро утро, и пробудится Тверь многоголосая, шумная. Утренняя пора – любимое время суток тверского князя. Может, оттого, что утро – начало света дневного. Как Господь провозгласил, да будет свет. И стал свет. И жизни, и всему живому начало начал…

На стенах городских бодрствующая стража голос подала:

– Тве-ерь!

Ей откликнулись:

– Тве-ерь!

Князь сел на кровати, спустив ноги, прислушался. Но окрики не повторились. А как ему хотелось услышать еще раз до боли родное слово «Тверь»! Слово-то какое красивое, Тверьд, Тверица. Твердь земная – суша земли, материк; Твердь небесная – неба простор…

С малых лет Борис влюблен в свою землю, в ее леса, пашни, реки. Ляжет на прохладную траву, уставится в небо и смотрит, как высоко-высоко плывут белесые облака, солнце поднимается, выгревает. И Борис уверен, нет на свете лучшего места, чем край его тверской. Край, судьбою ему врученный и который он должен оберегать.

* * *

Еще посольство литовское за сотню верст от Твери было, а Борису донесли, что рубеж тверской земли пересекли литовские вельможи со слугами и охраной. А едут они уведомить о кончине великого князя Витовта и избрании князем литовским брата короля Речи Посполитой Свидригайло Ольгердовича²⁶.

Когда литовские паны в Твери передыхали, пан Прунскнис рассказал тверскому князю, что Витовт скончался в выжидании от германского императора королевской короны.

Вздохнул Борис, власть Витовта тяжелым бременем лежала на русской земле, не только на Твери. Даже московский великий князь не слишком огорчится, хоть Витовт дедом Василию был. И Софья Витовтовна не станет слезу ронять. Но вот что из себя Свидригайло представляет, то время покажет. По слухам, когда он еще великим князем не стал, о нем говорили, что буйством одержим, любил вино и женщин, однако православию препон не чинил, к католичеству не принуждая, как Витовт.

На вопрос княгини Анастасии, каким Свидригайло для Твери будет, что ждать от него, Борис только плечами пожал.

А на Думе, которую тверской князь воззвал после отъезда литовского посольства, Холмский сказал:

– Чую, смутой запахло в Литве.

– Ты о чем, Михайло Дмитриевич? – спросил Репнин.

– О том, что многие паны в Речи Посполитой на Свидригайло не успокоятся.

Боярин Морозов усмехнулся:

– Дым смуты князю очи режет.

Холмский голос повысил:

– Не дым, боярин, а истина мне ведома, драчливость и шумливость шляхетская к добру Речь Посполитую не приводят.

Борис спор унял:

– Не станем загадки строить, бояре. Но чую, княжение Свидригайло не столь тягостным для Руси будет, как время Витовта. Витовт добрый кусок земли нашей отхватил и даже тем не хотел довольствоваться, на Псков и Новгород зарился.

Тут князь Репнин голос подал:

– А не взалчет Свидригайло тех городов?

Затихла Дума, выжидала ответа князя.

– Не мыслю подобного, – сказал Борис, – но ежели Литва либо Речь Посполитая вступят во владения псковские иль новгородские, мы поднимемся в их защиту и сообща одолеем.

Покинули бояре палату думную, ушел и дьяк Пахомий Сидоркин, а дворецкий сказал:

– Слова твои князя великого достойны. Нам бы не выжидать, когда шляхта на нас тронется, а проучить достойно.

Зажав в кулаке бороду, Борис посмотрел на дворецкого с прищуром:

– Ты, Семен, прыток, но поднимешь ли Москву на Литву? Да и как без ополчения новгородского воевать?

– Может, и так, но доколь бесчестие терпеть? Вон воевода Холмский одолел полковника Струся, и люду русскому в Смоленске в радость, и нам, тверичам, в гордость.

– Исполать те, Семен, но гордостью Литву не осилим. Нам исподволь силу копить. И то, что Московское княжество на Речь Посполитую не поднять ноне, уверен. Ныне великий князь Василий свадьбой предстоящей озабочен.