Анна Павлова. Жизнь в танце - Юлия Андреева Страница 32

Ну вот и пришло время еще раз коснуться образа «лебедя» в творчестве Анны Павловой, и главное, попытаться приблизиться к тайне «вожака лебединой стаи», как прозвали в прессе Анну. Итак, мы уже говорили, что «Лебедь», кстати, в славянской мифологии птица печали, родился у Анны Павловой, когда она подумывала разорвать отношения с Дандре. Обещал он ей жениться или нет, для влюбленной и любящей женщины это не столь важно, главное, что она каждый день ждала этого предложения. В первый раз, перешагивая порог его дома, оставаясь у него, она ждала, что он предложит стать его женой на следующий день после ночи любви, и, безусловно, ждала в годовщину их знакомства. Ждала после каждого своего удачного спектакля, когда он встречал ее с букетом цветов или дарил дорогие подарки. Разумеется, ждала, когда он нанял ей квартиру с безупречным белым залом. Ждала, ждала, ждала, месяц сменялся месяцем, года выстраивались в ряд, а она вздрагивала всякий раз, когда он сообщал, что желает поговорить с ней.

Лебедь родился из печали и тоски в душе Анны, и уже затем обрел реальные черты под рукой Фокина и Бакста, чтобы подняться в небо, зачарованный музыкой Сен-Санса. Полетел смертельно раненной птицей, чей полет очень скоро закончится. Это ведь Анна приколола к платью лебедя кроваво-красную брошь, она обнажила эту многолетнюю рану, выставив ее на всеобщее обозрение. Пусть все видят, как мне больно. Пусть ОН знает!

Но тот, кто должен был прочесть послание умирающей от любви и унижения женщины, воспринял образ лебедя по-своему. Сделавшись импресарио Анны, Дандре множество раз заставлял фотографов снимать Павлову в компании ее любимого лебедя Джека, живущего в Айви-Хаусе. Изначально у Джека не были подрезаны крылья, так как Анна не желала калечить птицу и надеялась, что тот полюбит их и задержится в имение добровольно. Но после того, как любимец совершил побег, Дандре приказал проделать операцию.

Лебедь с подрезанными крыльями – любимая игрушка Анны Павловой, стал символом другого пленника Айви-Хауса – Виктора Дандре.

Кроме лебедей в Айви-Хаусе проживало множество разнообразных птиц, которых Анна привозила из-за границы. Отчего-то эти пленники плохо приживались, и Павлова всякий раз тяжело переживала их безвременный уход. Лебедь же с подрезанными крыльями ходил за Анной точно собачка и охотно позировал перед фотографами. В отличие от Анны и Виктора у Джека и его подруги было потомство.

«В Америке нам часто приходилось видеть объявления разных балетных школ и учителей танцев, заявляющих о том, что в своих школах они преподают классические и современные танцы, а также проходят специальное обучение «Умирающего лебедя» Павловой, – рассказывает Виктор Дандре. – Замечательно то, что смерть Анны Павловны сделала как бы невозможным исполнение этого танца. Почувствовали ли сами исполнительницы недопустимость этого или поняли, что публика примет это за профанацию, но «Лебедь» исчез».

Когда Анна умерла и Виктор произнес рекламную фразу относительно лебединого костюма, вслед за любимой хозяйкой из Айви-Хауса улетела лебедиха, и лебедь с подрезанными крыльями остался один.

После смерти Анны Виктор Дандре гастролировал вместе с труппой Павловой, но эти выступления уже не имели и тени прежнего успеха божественной Анны. Оставшуюся жизнь он посвятил увековечиванию памяти любимой женщины, создал клуб поклонников Павловой, где фотографии и костюмы из спектаклей были бережно сохранены, а так же написал книгу «Анна Павлова», которую мы здесь многократно цитировали.

После суда мама Анны поселилась в Айви-Хаусе, откуда спешно пришлось вывозить «детей Анны» – сирот, которых ее дочь держала подле себя, обучая азам профессии.

Ходили слухи, будто бы желая отомстить Дандре за давние страдания, Анна вышла за него замуж, но приказала хранить сей факт в строжайшей тайне. До последнего Виктор надеялся, что когда ее не станет, он найдет документы, подтверждающие его права, и завладеет имуществом супруги, но Анна прекрасно знала, что не переживет своего рокового избранника, и оттого уничтожила все документы, оставив имение матери.

Невозможно поверить, будто бы женщина, способная выкупить своего пусть и бывшего возлюбленного, отдав за его свободу все, что у нее было и чего еще не было, могла опуститься до подобных интриг.

Бывший партнер Павловой Вацлав Нижинский с диагнозом шизофрения безрезультатно переходил из одной клиники в другую.

Что же до Мордкина, в 1924 году он окончательно покинул Россию и жил в Нью-Йорке, где имел школу и дважды организовывал труппу, ставя собственные спектакли и возобновляя русскую классику. «Сохранилось много рассказов о классах, которые давал в 1920–1930 годы Мордкин, о его весьма эксцентричной манере вести урок. Он любил, например, выкрикивать имена великих танцовщиков прошлого – чтобы поощрить ученика, но чаще, чтобы обвинить его в нерадивости. – Анечка, – кричал он, повернувшись к портрету Павловой, – смотри, что они делают! Они же ничего не умеют… О своих встречах и о работе с Павловой он оставил прелестные воспоминания, в которых признался, что даже сохранил ленту от букета, подаренного ею в 1906 году» [111].

«Если же кому-то из учеников удавался пируэт, Мордкин к его имени прибавлял фамилию Павлова: «Мария Павлова», «Галина Павлова», или даже «Борис Павлова»! В гостиной Мордкина висел портрет Анны Павловны в странном одеянии – поверх нижней юбки намотан широкий шарф, закрепленный булавками. Длинная бахрома шарфа свисает на руки, заменяя рукава. Хозяин никому не разрешал прикасаться к нему, даже чтобы стереть пыль, и любил часами глядеть на этот портрет, вспоминая, как Анна в точно таком наряде играла в казино в Монте-Карло: быстро-быстро раскидывала фишки и по всему столу, сдвигая чужие ставки с мест. И все протесты сразу умолкли, как только кто-то крикнул: «Да ведь это Павлова!» Аннушка сконфуженно извинялась и, желая поправить сдвинутые ставки, невольно бахромой своего шарфа сдвигала другие. А к концу вечера проигралась в пух, и к ней выстроилась целая очередь из желающих дать взаймы тысячу франков! Мордкин все шептал что-то себя под нос, все смеялся каким-то невеселым смехом, глядя на этот портрет. Врачи стали поговаривать о паранойе. А, может, это просто прорывалась наружу затоптанная самолюбием любовь? [112]».

Понимая, что вот-вот умрет, Павлова попросила одну из своих балерин Нину Кирсанову [113]сходить в русскую церковь и помолиться за нее. Тем же вечером Кирсанова заменяла Павлову в балете «Амарилла».

На следующий день в театре звучала музыка Сен-Санса «Умирающий лебедь», но ни одна балерина не посмела выйти вместо легендарной Павловой, весь ее путь прочертил на совершенно пустой сцене луч прожектора. Зрители смотрели на это действие стоя, многие рыдали. Так администрация театра дала понять, что Анны Павловой больше нет на этой земле.