Величие и печаль мадемуазель Коко - Катрин Шанель Страница 32

— Ты же всегда презирала эту деталь? Называла ее вульгарной… подходящей только для уличных проституток…

— Времена меняются, Вороненок. И я меняюсь тоже. Теперь, когда я уже не так свежа, в какое-нибудь неудачное утро мне хочется прикрыть лицо…

Она напрашивалась на комплименты — даже в свои годы она выглядела превосходно. Благодаря, конечно, постоянной строгой диете и любви к спорту. Она коротко стригла волосы. Ее кожа была суховатой из-за неумеренного курения и пристрастия к загару, но она старательно умащала ее кремами, которые делали для нее на заказ.

— У англичанок куда лучший цвет лица, — посетовала она как-то раз, глядя на себя в зеркало. — Это из-за повышенной влажности.

И она приказала поставить тазы с водой по углам своей спальни, и даже под кровать, а потом для нее специально сконструировали паровой увлажнитель воздуха, работающий от электричества.

Но мысль об англичанках угнездилась, и через некоторое время мать призналась, что мечтает о триумфальном возвращении в Англию. Ей нужно покорить эту страну, повергнуть ее к своим ногам! Шанель не откладывала планов в долгий ящик и на основании давней дружбы выпросила у герцога апартаменты на Гросвенор-сквер в Лондоне. О, только на время, и он не останется внакладе, ведь она отремонтирует и отделает все заново, за свой счет! На отделку ушли огромные средства, но Шанель не считала денег, когда речь шла о деле. Роскошное дефиле с благотворительными целями затянулось на шесть дней, было показано сто пятьдесят моделей, и его посетил, по уверениям «Дейли мейл», весь Лондон. Не знаю, весь или не весь, но по самым скромным подсчетам в день шоу посещало человек пятьсот. Шанель проявила неслыханную щедрость, разрешив копировать свои модели, и на показы приходили как предприниматели, берущие заказы на шитье, так и простые портнихи, желающие задать парижского форсу заказчицам. Журналы печатали фотографии английских знаменитостей в костюмах от Шанель.

Это был триумф, звездный час Коко Шанель. Из горького поражения она вырастила сладкую победу. Кроме того, распространился слух, что гордая француженка сама отвергла брачное предложение герцога, потому что, будучи герцогиней Вестминстерской, не смогла бы держать ателье.

— Он смог бы десяток женщин сделать герцогинями, но ни одну не смог бы сделать Шанель! — такую фразу приписывали матери.

Я не удивлюсь, если она пустила эту сплетню сама, но аккуратно, через подставных лиц, через ту же Веру Бейтс… Мама терпеть не могла проигрывать. Все же разрыв с герцогом причинил ей боль. Она потребовала убрать из дома кошку, нагулявшую котят; уволила забеременевшую модель; выгнала беременную журналистку, посоветовав ей найти для отёла более достойное место…

Видно было, что мысли о своей женской несостоятельности не выходили у нее из головы. К тому же тетушка Адриенна наконец-то стала баронессой — отец Мориса Нексона отошел в мир иной, предоставив сыну свободу действий. Свадебный подарок Шанель был по-королевски щедр, но сердце, видимо, обливалось кровью. Ей было необходимо отвлечься. Я знала, что мать вскоре закрутит новый роман, но она ограничилась старым, вернувшись в объятия поэта Реверди.

Была ли я рада этому? Нет. Мне не нравился Реверди. Их воссоединение произошло по причине практической — матери необходим был литературный консультант. К ней то и дело обращались журналы, просили статью, просили интервью. Ей не хотелось ударить в грязь лицом, но остроумия было мало, чтобы блеснуть перед публикой. Все же Шанель была малообразованна, в чтении отдавала предпочтение любовным романам, а на письме делала грубые ошибки. Она читала французских философов — Ларошфуко, Шамфора… Но, кажется, понимала мало. Ее практический ум чуждался отвлеченных понятий. Но у нее были удачные идеи, которые оставалось только сформулировать. И вот на помощь был призван Пьер Реверди. Что ж, она сделала неплохой выбор — афоризмы, придуманные им, до сих пор встречаются мне в календарях за подписью Шанель. Но как любовник он был невозможно плох для нее.

Пожалуй, я объясню, что имею в виду, чтобы избежать подозрений в ревности. Пьер Реверди был неуравновешенным человеком, склонным к мистике. Как-то на него нашло, он сжег все свои рукописи, до которых смог дотянуться, и ушел в монастырь бенедиктианцев. Там он жил, не принимая монашеского сана, но как монах. Его несчастная терпеливая жена обреталась в маленьком домике неподалеку и тоже проводила свои дни в молитвах. Но вдруг — ах! — очередной душевный перелом, и Реверди объявляет, что утратил веру. Бенедиктинцы ошарашены, жена Анриетта совершенно сбита с толку. Надо ли говорить, что утрата веры очень удачно пришлась на тот момент, когда Шанель вернулась в Париж?

Реверди, словно шалый кот, поскребся под дверью особняка на улице Фобур-Сент-Оноре, и бывший там в то время в гостях Вендор изумился:

— Габриэль, ты что, спишь с попом?

В монастыре Реверди научили лицемерию. Он не прочь был пользоваться благосклонностью Шанель и ее деньгами, но опасался жить с ней под одной крышей. Что скажут братья-монахи? И мать сняла ему мансарду неподалеку, на улице Мадлен. Шанель обставила ее с присущей ей щедростью, и тут этот святоша с сальными волосами сбежал от нее и бросился к ногам жены! Я видела, как отреагировала на это мать, но мне интересно, что думала в эту минуту страдалица Анриетта? Не просила ли она небеса избавить ее от мужа и дать немного покоя?

Так и повелось — периодически на Реверди находили припадки благочестия, и он кидался к стенам монастыря и к ногам жены; а когда он вспоминал о своей утраченной вере, то возвращался в Париж. Там его видели председательствующим в пьяных компаниях на террасе кафе «Дом» или «Ротонда». Он много пил и совершенно опустился бы, если бы не мать. Как жена ремесленника в день получки, она бегала за ним по кабакам, заглядывала на Монпарнас и в «Мулен Руж», наконец, находила его в шикарном ночном кабаре типа «Джимми» — в безупречном костюме, с полным стаканом виски в одной руке и дорогой сигарой — в другой, Реверди слушал джаз и сетовал на свою тонкую душевную организацию, которая мешает ему наслаждаться разгулом — в Париже и молитвенным экстазом — в Солеме. Иногда Шанель присоединялась к нему, выпивала бокал шампанского, танцевала. Но это давалось ей со все большим трудом. Она вставала рано и должна была высыпаться, чтобы сохранять хороший цвет лица.

Порой ей все же удавалось завладеть своим мятежным поэтом целиком — когда она увозила его в «Ла Паузу». На мой взгляд, этот лживый святоша не был достоин этого рая на земле, но мать так не считала. Она бесцеремонно выпроваживала гостей по домам и наслаждалась уединением с Реверди. Она не давала ему пить, настаивала, чтобы до полудня он писал стихи, посвящая их ей, а после — афоризмы от ее имени:

«Можно привыкнуть к некрасивой внешности, но к небрежности — никогда».

«Слабым головой свойственно хвастаться преимуществами, которые способен дать нам только случай».

«В двадцать лет у вас лицо, которое дала вам природа; в тридцать лет у вас лицо, которое вылепила вам жизнь; а в пятьдесят у вас лицо, которого вы заслуживаете».

«Лучше сто морщинок на лице, чем одна — на чулке».