Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Вольфганг Отт Страница 32

— О боже, как тебе это удалось?

— Что?

— Так быстро все сложить. У меня бы на это ушло минут пятнадцать.

Она выписала чек и дала шоферу и его помощнику приличные чаевые.

— Спасибо, госпожа, — подняли они свои фуражки.

В эту минуту в кафе вошли Штолленберг, Хейне, Бюлов, Фёгеле и сигнальщик Майзель. Фёгеле тут же удалился со своей единственной любовью.

— Мальчики, вам сегодня придется обойтись без меня, — заявила Дора, — у меня куча дел.

— Так я и знал, — усмехнулся Хейне. — Думаю, наш малыш намерен наверстать упущенное.

— Какой ты умный! — парировала Дора. — Только это не твоего ума дело!

И в первый раз в жизни Тайхман увидел, как Хейне краснеет. Дора в сопровождении Тайхмана удалилась в свои апартаменты.

— Понимаешь, малыш, я и вправду должна заняться делами. Это займет не больше часа.

— Я могу тебе помочь?

— Нет, побудь здесь, пока я не вернусь. Это мой личный бар. Бери все, что захочешь. Только смотри, не напивайся, хорошо? У меня большие планы на эту ночь.

Он пододвинул табурет к бару с намерением попробовать все. Он наливал себе из всех бутылок по очереди — сначала выпил «Штайнегера», потом пропустил по стаканчику «Реми Мартина», «Хеннесси», кальвадоса и арманьяка, «Якоби», «Мартелла», «Дужардена». После этого оставалась еще бутылка шотландского виски, и в довершение ко всему он обнаружил ямайский ром с отличным букетом. Ром был густой и похожий на сироп, поэтому он сделал только один глоточек…

— Ваше здоровье, сударь.

Мужчина, неожиданно появившийся в комнате, был среднего роста и когда-то, по-видимому, отличался мощным телосложением. Он был совершенно лыс и имел толстые, как у негра, губы, все в морщинах и шрамах, и на удивление красивые зубы — слишком красивые, чтобы быть настоящими. Он был одет в хорошо отутюженный костюм, самого модного покроя, с кричащим галстуком и цветком в петлице. Третья сверху пуговица на его ширинке была расстегнута. Темные очки скрывали глаза. Прожигатель жизни, подумал Тайхман и решил, что мужчине за шестьдесят. И может быть, потому, что он не видел глаз мужчины, взгляд его остановился на расстегнутой ширинке.

— Не хочу вам мешать, — сказал мужчина. — Я всегда радуюсь, когда молодых людей впечатляет наш маленький бар. Знаете, ведь это я подбирал напитки. Это помогает мне чувствовать, что и я вношу посильный вклад — понимаете, о чем я говорю? Что и я еще на что-то гожусь, ха-ха-ха. Хороший вкус тоже что-нибудь значит. Если хотите сделать мне приятное, похвалите мой бар в разговоре с моей женой. И мой совет вам — попробуйте персиковый бренди, это что-то необыкновенное; вон он там, в уголке, я ставлю его туда, чтобы люди не сразу замечали, ха-ха-ха. Но не буду вас больше задерживать. Моя жена скоро придет. Желаю вам приятно провести вечерок в моем доме, хе-хе-хе.

С этими словами незастегнутая ширинка ушла. Тайхману показалось, что ему это приснилось или что он уже напился.

Он начал опрокидывать рюмку с более краткими промежутками, наливая ее всякий раз до краев. Персиковый бренди он так и не попробовал. С обеда он ничего не ел и вскоре почувствовал в животе уютное тепло. Неожиданно он заметил, что одна бутылка уже пуста, и спустился на ковер, чтобы посмотреть, не пролилось ли на него ее содержимое.

— Что ты там ползаешь? Да ты пьян, черт возьми, пьян…

— Тебя так долго не было…

— Ерунда. Я обернулась гораздо быстрее, чем ожидала. А ты вот взял и напился. Это ужасно! Я так ждала этого вечера!

— Не обращай внимания. Вкус у меня не изменился. Я оценю твой обед.

— Нет, ты пьян. И не улыбайся так, и не хвастайся — ты просто пьян. Фу! Надо тебя отшлепать.

— Говори тише. Разбудишь своего пенсионера.

— Кого?

— Твоего мужа-пенсионера, который, как ты сказала, спит.

— Он что, заходил сюда?

— Да, уж так получилось, что заходил.

— Он к тебе не приставал, нет?

— Нет-нет. Даже посоветовал попробовать свой любимый бренди.

— Да, он очень гордится своим баром.

— Я думал, что это твой бар.

— Конечно, и мой тоже.

— Тоже — это хорошо.

— Какой же ты еще ребенок, Ганс.

Она закрыла бар. Тайхман продолжал сидеть на табуреточке. Очень осторожно, словно боясь обжечь пальцы, Дора положила ему на голову руку.

— Осторожно, не испачкайся в помаде.

Она взяла его голову и прижала к бедру.

— На твоем платье останутся пятна.

Она наклонилась и, взяв его лицо в ладони, улыбнулась доброй, понимающей улыбкой, от которой ее лицо сделалось красивым. Так осенний пейзаж озаряется вдруг случайным солнечным лучом и преображается. Для Тайхмана все это было внове — ему вдруг стало не по себе, и он отвернулся. Дора поцеловала его, и он покорился ей.

— А теперь давай поедим. Ты очень милый мальчик, даже…

— Ради бога, забудь о еде. После этого мне ничего не хочется.

— Я знаю почему. После этого все мужчины такие. Как странно. Нам, женщинам, этого не понять…

— Ах, значит, все мужчины такие? Все, без исключения? Ну, тебе лучше знать.

— Не обижайся. Все не так плохо.

— За что же ты выделила меня? Чего тебе еще не хватало в твоей коллекции?

— Не ревнуй.

— Я ревную? Делать мне больше нечего.

— Не говори так. Я знаю, ты ревнуешь. Ты мне нравишься, и ты это знаешь.

— Неужели ты думаешь, мне приятно ходить туда, где до меня были сотни мужчин? Это…

— Ну, что это? Давай лучше закончим этот разговор.

— Не важно что. Не говоря уж о том, что я могу подцепить что-нибудь.

— Но ты ведь пьешь пиво из стакана, из которого пили другие люди, правда? А если очень хочется пить, то не будешь даже рассматривать, чист он или нет. Порой приходится пить и из грязных стаканов.

— Но стаканы все-таки иногда моют.

— А я что, не моюсь? Тебя это волнует, да?

— У некоторых людей есть свой собственный стакан.

— Для тех, кто может себе это позволить или кто может найти подходящий стакан.

Тайхман лег на спину и стал глядеть в потолок. Он знал, что Дора права.

— Я очень рада, что ты так заботишься о своем здоровье — и о моем тоже. А теперь давай поедим. Я хочу, чтобы ты получил что-то от этого вечера.

И тогда он побил ее. Дора не защищалась и не кричала. Она только сказала:

— Зачем ты это делаешь? Ты ведь бьешь самого себя.

Эти слова привели его в ярость. Он бил ее от отчаяния и гнева. В ее лице он бил всех женщин, которые ему не достанутся, а может, только одну, которой у него никогда не будет. Наконец, Дора начала кричать; она плакала и вскрикивала. Потом, когда он одевался, она только вскрикивала. Он выпил персикового бренди, прямо из бутылки. Он выпил бы всю ее до конца, если бы в дверь не постучали. Распахнув ее, он увидел старшего сержанта и двух военных полицейских; сержант положил ему на плечо руку и сказал: