День гнева - Артуро Перес-Реверте Страница 32

Когда капитан Веларде с волонтерами и увязавшимися за ними горожанами прибывает на улицу Сан-Хосе к парку Монтелеон, там уже больше тысячи человек. При виде белых мундиров и капитана артиллерии во главе толпа взрывается ликующим ревом и рукоплесканиями, так что Веларде с большим трудом удается подойти к воротам. Обнаружив, что они заперты, капитан стучит — громко и требовательно. Ворота чуть приоткрываются, и часовые — двое французов и испанец-артиллерист, — разглядев капитанские эполеты Веларде, не чинят больше препятствий, но впускают только его и еще одного офицера, которым оказывается стоявший ближе всех лейтенант Хасинто Руис. Войдя, Веларде замечает выстроенных французов и, прежде чем доложиться Даоису, прямиком и очень решительно направляется к их командиру.

— Вам конец, — выпаливает он в упор без предисловий и околичностей. — Если немедленно не скроетесь со всеми своими людьми.

Французский капитан, несколько ошеломленный и тем, с какой грубой простотой изъясняется новоприбывший, и его зеленым мундиром Главного штаба, растерянно молчит.

— Первый батальон гренадер уже у ворот, — отважно блефует Веларде, указывая на держащегося чуть поодаль Руиса. — Остальные на подходе.

Француз пристально смотрит сперва на него, а потом на Руиса. Снимает кивер и рукавом утирает лоб. Веларде нетрудно догадаться, о чем тот думает: со вчерашнего дня не поступало никаких приказов, обстановка за пределами Монтелеона совершенно непонятна, ни один из посыльных, отправленных по начальству, не вернулся — и неизвестно даже, дошли они до казарм или были растерзаны по дороге.

— Сложите оружие, — требовательно произносит Веларде. — Сложите оружие, пока не поздно. Толпа вот-вот ворвется сюда, и я тогда ни за что не отвечаю.

Капитан оборачивается к своим людям — сбившись в кучу, как овцы перед закланием, они беспокойно переглядываются, меж тем как за воротами толпа все громче требует оружия и головы французов. Стараясь выиграть время, он бормочет нечто невразумительное на ломаном испанском. Непонятно, кто такой этот офицер, кого он здесь представляет и какая сила за ним стоит, но властность, с которой он говорит, фанатический огонь в глазах и исходящее от него возбуждение способны любого сбить с толку. Веларде, угадывающий, в каком состоянии духа его собеседник, закусил, что называется, удила. Опустив руку на эфес, он все тем же непререкаемо-уверенным тоном требует, чтобы француз добровольно сделал то, что в случае отказа его заставят сделать силой. Время драгоценно, и каждая минута на счету.

— Сложите оружие немедленно.

Когда Луис Даоис выходит во двор взглянуть, что происходит, вконец обескураженный французский капитан со своей командой уже сдался Веларде, а волонтеры вошли внутрь. Даоису, как старшему в чине, остается только отдать подобающие случаю распоряжения: ружья — в пирамиду, капитану и его субалтернам — отвести приличное помещение и обращаться с ними со всей учтивостью, а семьдесят пять солдат — разместить в другом крыле здания, как можно дальше от ворот, и приставить охрану из шести волонтеров. Потом он уводит за собой Веларде и, запершись с ним в знаменном зале, устраивает ему настоящую головомойку:

— Не сметь тут распоряжаться без спросу! Чтобы это было в последний раз! Понятно?

— Но обстоятельства…

— К дьяволу твои обстоятельства! Когда ты, черт тебя возьми, уразумеешь — это не игрушки!

Как ни взбудоражен Веларде, он извиняется вполне искренне и говорит примирительно — ибо питает к своему другу глубочайшее уважение.

— Ну прости, прости меня, Луис… Я хотел только…

— Мне отлично известно, чего ты хотел! Но пойми же ты наконец — ничего нельзя сделать! Ничего решительно! Когда ж ты это в толк возьмешь?

— Но весь город восстал!

— Какой там «весь город»?! Горстка безумцев! Они обречены заранее. Ты хочешь вывести против лучшей в мире армии кучку обывателей с допотопными пищалями? Не сошел ли ты с ума? Приказ полковника Наварро читал? — Даоис, достав из-за отворота мундира бумагу, тычет в нее пальцем. — Видал? «…Воспрещается предпринимать какие-либо самочинные действия, которые могут быть расценены представителями французской армии как враждебные, а равно также присоединяться к манифестациям гражданского населения».

— По тому, как идут дела, приказы ничего больше не стоят.

— Приказ всегда приказ! — Даоис возвышает голос и одновременно сам привстает на носки, пытаясь сделаться выше ростом. — И те, которые я отдам сегодня, — тоже!

Веларде эти слова не убеждают — и не убедят никогда. Он грызет ногти, яростно вертит головой. Напоминает другу: они ведь договорились насчет выступления артиллеристов.

— Несколько дней назад было решено, Луис… И ты согласился. А сейчас положение…

— Положение таково, что ничего невозможно сделать, — обрывает его Даоис.

— Надо приступить к выполнению плана.

— План давно пошел псу под хвост. Приказ капитан-генерала для тебя, для меня и еще для нескольких был как нож в сердце, а для людей нерешительных и трусливых — отличной отговоркой… Пойми, у нас недостаточно сил для восстания.

Веларде, не считая, что в этом споре потерпел поражение, подводит Даоиса к окну, показывает, как на плацу волонтеры обнимаются с артиллеристами.

— Я привел тебе почти сорок солдат. И ты знаешь, какая толпа горожан стоит за воротами, надеясь получить оружие. А здесь — наши надежные товарищи: Хуанито Консуль, Хосе Дальп и Пепе Кордоба. Если мы вооружим народ…

— Выбрось ты это из головы, Педро! Забудь раз и навсегда. Нас оставили одних, понимаешь? Бросили на произвол судьбы. И мы пропали. Ничего нельзя сделать.

— Но в Мадриде идут настоящие уличные бои!

— Идти им недолго. Без армии горожане обречены. Армия же не выйдет из казарм.

— Надо подать пример, и нас поддержат остальные!

— Пожалуйста, не говори глупости.

И, оставив Веларде бормотать бесполезные доводы, Даоис с непокрытой головой, заложив руки за спину, спускается во двор, начинает расхаживать по нему взад и вперед, приковывая к себе все взоры. С наружной стороны тяжелых запертых ворот, из-под кирпичной, крытой железом арки по-прежнему доносятся крики «Ура Испании!», «Многая лета королю Фернандо!», «Слава нашей доблестной артиллерии!», «Смерть французским собакам!» и чуть приглушенный расстоянием, но все равно перекрывающий голоса грохот ружейной пальбы. И каждый выкрик, каждый выстрел разрывает сердце Луису Даоису, переживающему горчайшие минуты своей жизни.

* * *

А покуда капитан Даоис ведет во дворе артиллерийского парка переговоры со своей совестью, на другом конце города, у южных его застав, у Хоакина Фернандеса де Кордобы, маркиза де Мальпики и его соратников пересыхает во рту при виде того, как к Толедским воротам поднимается французская конница. Несколько позже, когда будут подведены итоги этого дня, станет доподлинно известно, что из казарм в Карабанчелес бригадный генерал Риго вывел девятьсот двадцать шесть сабель — два кирасирских полка: они-то сейчас и идут на рысях по прямым, тянущимся на север до самого Мансанареса аллеям, чтобы затем, поднявшись по улице Толедо, выйти на площадь Себада и Пласа-Майор.