Открытие природы - Андреа Вульф Страница 32

22-летний Карлос Монтуфар был моложе Гумбольдта на десять лет; это был кудрявый черноглазый брюнет, рослый и стройный. Он провел рядом с Гумбольдтом несколько лет. Не будучи ученым, Монтуфар все быстро схватывал, да и Бонплан явно не возражал против прибавления в их отряде. Другие, впрочем, испытывали в связи с этой дружбой некоторую ревность. Южноамериканский ботаник и астроном Хосе де Кальдас, встретивший Гумбольдта за несколько месяцев до этого, когда тот еще двигался к Кито, получил вежливый отказ в ответ на просьбу принять его в состав экспедиции. Уязвленный Кальдас написал в Боготу, Мутису, что Монтуфар теперь – «Адонис» Гумбольдта ^{486}.

Гумбольдт никогда не высказывался о сущности этой мужской дружбы. Он признавался, что ему чужды «чувственные потребности» ^{487}. Он чрезмерно изнурял себя, не давая разгореться «душевным страстям» ^{488}. Гумбольдт облазил десятки вулканов и в компании Бонплана и Монтуфара, и без них, но всегда с Хосе, бережно несшим ценный барометр ^{489}. Следующие пять месяцев ушли у Гумбольдта на карабканье на все досягаемые с их базы в Кито вулканы.

К таковым относился и вулкан Пичинча, вздымающийся западнее Кито ^{490}; там бедняга Хосе внезапно поскользнулся и свалился со снежного моста, вознесшегося над глубокой пропастью. Ему повезло: он спасся сам и сберег барометр. Гумбольдт продолжил восхождение на самую вершину, где растянулся на узком каменном балкончике, нависшем над глубоким кратером. Раз в две-три минуты его утлое ложе отчаянно трясло, но Гумбольдт, презрев опасность, свесил голову вниз и уставился в самое жерло Пичинчи. Оттуда вырывалось голубоватое пламя, и он чуть не задохнулся от серных испарений. «Никакое воображение не создало бы ничего даже близкого к этому, настолько это было зловеще, настолько смертельно опасно», – записал Гумбольдт ^{491}.

Пытался он покорить и Котопахи, вулкан в форме безупречного конуса высотой более 19 000 футов, второй по высоте в Эквадоре ^{492}. Но там снег и отвесные склоны не позволили забраться выше 14 500 футов. Вершина осталась непокоренной, но зрелище заснеженного Котопахи на фоне лазурного «райского свода» осталось одним из самых великолепных среди всех, какими ему посчастливилось любоваться ^{493}. Форма Котопахи была так совершенна и его поверхность казалась такой гладкой, записал Гумбольдт в дневнике, будто этот вулкан создал токарь по дереву в момент воодушевления ^{494}.

В другой раз Гумбольдт и его маленький отряд шли вдоль давно застывшего лавового потока, заполнившего долину под Антисаной, вулканом высотой 18 714 футов ^{495}. Чем выше они взбирались, тем заметнее мельчали деревья и кусты; потом деревья остались внизу, и началось так называемое парамо – высокогорный луг. Бурый ковыль рос там клочками, пейзаж казался безжизненным, но при более пристальном взгляде оказалось, что все вокруг покрыто мелкими разноцветными цветами, едва выступающими из тугих розеток зеленых листьев. Здесь также росли мелкие люпины и горечавки, образовывавшие мягкие, как мох, подушки. Всюду, куда ни глядели путешественники, в траве мелькали хрупкие багряные и голубые цветы.

Холод здесь был лютый, ветер дул с такой силой, что несколько раз сбивал с ног Бонплана, нагибавшегося за цветами. Порывы ветра били «ледяными иглами» по их лицам ^{496}. Перед окончательным восхождением на вершину Антисаны пришлось скоротать ночь в «жилище, выше которого нет на свете» – низенькой тростниковой хижине на высоте 13 000 футов, принадлежавшей местному землевладельцу ^{497}. Расположена она была удивительно удачно – в складке на волнистом плато, прямо под вздымающимся пиком Антисаны. Но из-за горной болезни, холода, голода и темноты (не осталось даже свечей) ночевка вышла одной из самых тяжелых.

В ту ночь Карлос Монтуфар так сильно занемог, что Гумбольдт не на шутку встревожился ^{498}. Всю ночь он вскакивал, приносил больному воды, ставил ему компрессы. К утру Монтуфару полегчало, и он смог совершить вместе с Гумбольдтом и Бонпланом финальное восхождение. Они забрались на высоту 18 000 футов – как минимум на 3000 футов выше, как с радостью отметил Гумбольдт, чем французские ученые Шарль Мари де ла Кондамин и Пьер Бугер, побывавшие в этой части Анд в 1730-х гг. ^{499}.

Гумбольдта горы завораживали. То была не только физическая тяга, не только обещание новых знаний. Здесь присутствовало что-то сверхъестественное. Стоя на вершине горы или на горном хребте, он чувствовал такое волнение от открывавшихся его взору картин, что воображение возносило его еще выше. Это воображение, признавался он, врачевало «глубокие раны», которые иногда наносит чистейший «разум» ^{500}.