Короли Италии - Джина Фазоли Страница 31

Поучительные истории правления Людовика III, Рудольфа II, жизни и смерти Беренгария после тридцати шести лет, проведенных на престоле, Гуго воспринял с должной серьезностью и взял себе на заметку.

Приходя к власти, новый король осознавал, что не может рассчитывать на преданность магнатов королевства. Гуго не мог переоценить важность этой проблемы: у него, как у Людовика III и Рудольфа II, по эту сторону Альп не было наследственных владений, из которых гораздо скорее, чем из разбросанных по всему государству коронных земель, можно было бы собрать силы для усмирения мятежных подданных и где в случае опасности можно было бы найти прибежище, такое, каким для Беренгария было маркграфство Фриули, а для Гвидо и Ламберта — Сполето.

Незамедлительного результата можно было бы добиться, разом заменив всех крупных феодалов новыми людьми, которых с государем объединяли общее происхождение или интересы, — родственниками, друзьями, земляками. Но Гуго не мог в самом начале правления разорить тех, кому он был обязан своим избранием. Дело было отнюдь не в признательности, чуждой миру политики. Незаконно и необоснованно сместив некоторых достаточно влиятельных людей, он мог навлечь на себя гнев всех остальных. Чтобы избежать подобной участи, они, недолго думая, свергли бы его с трона, на который сами же его и возвели.

Итак, подобно Беренгарию, Гвидо, Ламберту, Людовику, Рудольфу, и вопреки тому, что обычно говорят по этому поводу, Гуго, по крайней мере в первое время, не тронул привилегий и феодов, которые были даны сеньорам, графам королевства, маркграфам и епископам. Тем не менее он огранизовал изощренную систему слежки за ними, которая требовала немалых денежных затрат, но доставляла ему абсолютно точные сведения о том, что делают и о чем думают его вассалы. Таким образом, он своевременно принимал ряд весьма суровых мер против тех, кто проявлял явные признаки недовольства.

Процесс замещения людей итальянского происхождения провансальцами и бургундцами начался с самых нижних ступеней феодальной и бюрократической иерархической лестницы и лишь гораздо позже достиг более высоких сфер.

Вместе со всегда готовой к мятежу знатью в наследство Гуго достался дезорганизованный на всех уровнях аппарат управления: дворцовый суд, королевская палата, канцелярия не оправились от катастрофического упадка государственной активности, ознаменовавшего время правления Рудольфа. Значительная часть имущества короны была разграблена; серьезный урон казне нанесла неуемная щедрость Беренгария. Страна лежала в развалинах после нашествий венгров; в столице, которую двумя годами ранее сожгли варвары, до сих пор были видны следы разрушений; даже королевский дворец нуждался в капитальном ремонте.

Из всего сказанного выше ясно, что перед королем, который желал достойно начать свое правление, стояла весьма нелегкая задача. Кроме того, круг интересов Гуго не ограничивался внутренней политикой. Он придавал огромное значение дипломатическим отношениям с владыками христианского мира, особенно с теми, кто обладал высоким авторитетом и охранял собственные интересы в Италии. Король Германии, византийский император, Папа Римский могли стать для него верными друзьями или злейшими врагами.

Первая дипломатическая миссия была отправлена с вестью об избрании короля к Генриху I Саксонскому, а вторая, гораздо более торжественная и значимая, направилась в Константинополь и положила начало дружеским отношениям между двумя государствами. Впоследствии эти отношения привели к военному сотрудничеству и к заключению нескольких брачных союзов. Приключения посла в пути и некоторые подробности его пребывания при дворе басилевса произвели такое сильное впечатление на его маленького сына (будущего Лиутпранда, епископа Кремонского), что в зрелом возрасте он изложил свои воспоминания на бумаге, сохранив их таким образом для потомков.

Пока послы находились в пути, король оставил столицу и отправился в Мантую на встречу с Папой, о которой он, скорее всего, условился еще до отъезда из Прованса. Эта договоренность еще раз была подтверждена в Пизе, где Гуго встречался с папским легатом.

После совещания был подписан договор, «foedus», форма и содержание которого нам не известны. Впрочем, по всей видимости, представители обеих сторон видели в нем опору для реализации своих политических планов.

Планы Иоанна X не претерпели изменений с того момента, как он возложил корону на голову Беренгария. Он поддерживал кандидатуру Гуго по тем же самым причинам, которые обусловили его действия в 915 году. Встреча в Мантуе должна была довести до совершенства все детали уже заключенного соглашения. Можно предположить, что король пообещал Папе содействие в борьбе с его врагами, защиту его власти в Риме и в папском государстве, а наградой за помощь Папе и в то же время средством оказать ее должна была стать императорская коронация Гуго.

Король сразу же доказал свое доброе отношение к Иоанну X, пожаловав его брату Петру маркграфство Сполето, которое после смерти Альбериха оставалось без сеньора. События последних пятидесяти лет показали, в каком выгодном положении оказался владелец этих земель. То, что обладателем маркграфства стал брат Папы, было выгодно как для самого понтифика, так и для Гуго, который вряд ли мог надеяться на благосклонное отношение другого маркграфа Сполето к его претензиям на императорскую корону.

Известие о том, что Папа иностранного происхождения обсудил и заключил договор в Мантуе, за пределами Рима, в кругу римской знати вызвало нешуточное беспокойство.

Первые союзники Иоанна X — Феофилакт и Альберих Сполетский — поддались на его настойчивые просьбы усмирить римских аристократов и, используя собственное влияние, сумели добиться этого.

В тот период Иоанн X выдвинул на одну из высоких должностей своего брата Петра, и когда Альберих и Феофилакт, один вслед за другим, умерли, получил абсолютное превосходство над всеми знатными мирянами в Риме, за исключением Мароции. Дочь Феофилакта и вдова Альбериха, Мароция считала себя наследницей и продолжательницей дела отца и мужа, и как таковую ее расценивала добрая половина римской аристократии.

Говоря о Мароции, Лиутпранд Кремонский употребляет только два эпитета, для перевода которых в итальянском языке нет приличных слов. На протяжении веков, от Барония до Грегоровиуса и Хофмейстера (1910), ученые соглашались с его суждением, упоминали о святотатственной связи Мароции с Сергием III, называли ее не супругой, а сожительницей Альбериха Сполетского и смаковали описания ее пороков, подобно людям с незапятнанной репутацией, которые, лицемерно сострадая, упиваются рассказами о скандалах.

Тем не менее один столь же сведущий, сколь и добросовестный ученый тщательно изучил немногие достоверно известные факты биографии этой знаменитой женщины и за недостаточностью улик снял с нее обвинение в преступной связи с Сергием III, представлявшееся самым серьезным. Также он подтвердил законность ее союза с Альберихом и явил миру почтенную матрону, окруженную кучей ребятишек. Само собой, кто-то посчитал приведенные им доказательства неубедительными и продолжил выдумывать истории о юной прекрасной герцогине Сполетской: Мароции опротивела грубость солдафона-мужа, наскучило в Сполето, и роскошь, которой ее окружил пылающий старческой любовью Сергий III, вскружила ей голову. Более осведомленные исследователи не считали Мароцию примером христианской добродетели, однако были убеждены в том, что ее влияние имело под собой основания гораздо более прочные, чем сладострастие и порок. Мароция была умна, хитра и не мучилась угрызениями совести. Неизвестно, соответствовало ли ее сенаторскому титулу кресло в Сенате, но, будучи хозяйкой замка св. Ангела, она правила Римом и городом Льва. Впрочем, тот, кто пытается докопаться до сути, поймет, что на первый взгляд безраздельная власть Мароции наделе таковой не являлась. Мароция правила, пока это было на руку ее сторонникам. День, когда она захотела бы извлечь из этой ситуации личную выгоду, стал бы днем ее краха.