Забытые герои Монпарнаса. Художественный мир русско/еврейского Парижа, его спасители и хранители - Алек Эпштейн Страница 31

Ил. 48. Хаим Сутин, 1919 г. Фотограф неизвестен. Фото воспроизведено в книге: Chaim Soutine. Catalogue Raisonne (Koln: Taschen, 2001. P. 2)

В 1915 году Амедео Модильяни познакомился с художником, ставшим его близким душевным другом, несмотря на огромные различия между ними, — Хаимом Сутиным. Сутину было всего девятнадцать лет, когда они познакомились, — Модильяни был на целых десять лет его старше, но ни это, ни еще большая разница в уровне культуры, ни противоположность темпераментов — ничто не мешало их сближению.

Они сумели разглядеть друг в друге и сущность таланта и сущность души — разглядеть, понять и принять, — писал В. Я. Виленкин. — По отношению к Сутину это редко кому удавалось, потому что обычно такому сближению противилась помимо его воли вся его болезненно сложная, недоверчиво замкнутая натура. Многие считали Сутина дикарем, сторонились его, порой даже боялись. Когда он, напялив на себя что попало, бледный, насквозь пропахший масляной краской и скипидаром, с прилипшей к потному лбу прядью и мрачно сосредоточенным взглядом ломился подряд во все двери «Улья» в надежде поживиться хотя бы объедками, от него, бывало, старательно запирались. Но на другой день он мог гордо отказаться от добровольно предложенных кем-нибудь из товарищей нескольких су, в которых он так нуждался¹⁵⁹.

Эту странную в глазах обывателей дружбу между денди и красавцем Амедео, родной брат которого Джузеппе Эмануэль Модильяни (Giuseppe Emanuele Modigliani, 1872–1947) был начиная с 1913 года депутатом итальянского парламента, и нищим увальнем из местечка Смиловичи, не получившим образования ни на одном языке, думается, понял культуролог Михаил Герман, заметивший, что двух художников роднило

ощущение жизни как боли, умение сострадать и ощущение это реализовывать в искусстве. <...> Пульсирующая плоть живописи Сутина, созданные из нее и почти физически ощущаемой печали персонажи решительно не похожи на строгую линеарность картин Модильяни с их филигранной фактурой и продуманной плоскостностью. Но в картинах обоих — словно бы общий аккомпанемент, общая эмоциональная тональность, они говорят на разных пластических языках, но примерно об одном и том же и прежде всего — о горьком страдании. Сутин выплескивал на поверхность холста весь свой неистовый темперамент, боль и весь восторг перед зримым и пережитым, Модильяни отливает свои впечатления в отточенную, сдержанную, покорную выработанному стилю систему¹⁶⁰.

В 1915–1916 годах А. Модильяни не менее четырех раз рисовал Х. Сутина; один из портретов находится в Национальной галерее в Вашингтоне и поэтому широко известен; в собрании Й. Неттера представлена другая, не менее значимая, работа.

Андрей Толстой представил начальный этап пребывания Хаима Сутина в Париже в исключительно возвышенных тонах:

Пораженный величиной и многоликостью большого города, Сутин старался прятаться от суеты в больших музеях, прежде всего — в Лувре. Но и там его ждало новое потрясение — на сей раз от восторга перед живописными открытиями Рембрандта, Курбе и других старых мастеров (отсюда в его зрелых вещах такая густая и темноватая красочная «масса»), а также, без сомнения — Ван Гога (трепещущая, словно живая, фактура сутинских полотен)¹⁶¹.

Реальность была, однако, не всегда столь поэтичной: Х. Сутин в то время буквально бедствовал. Он ночевал то у одних, то у других знакомых — то у Михаила Кикоина, то у Леона Инденбаума, то у Оскара Мещанинова, то у Хаима-Яакова Липшица... Чтобы выжить и как-то прокормить себя, Сутин устроился рабочим на завод «Рено», но вскоре поранил ногу, после чего был уволен. Ближайшими товарищами Х. Сутина были М. Кикоин и П. Кремень, вместе с ним учившиеся живописи в Вильно, а теперь, как и он, пытавшиеся обустроиться в Париже. Иногда им удавалось получить заказ на оформление вывески, иногда — подсобную работу при монтаже чужих выставок, зачастую же приходилось разгружать вагоны по ночам. Нередко в них была рыба, запах которой преследовал Х. Сутина всю жизнь, определив тематику десятков его полотен. Однажды Сутин, измученный нищетой и отчаявшийся, пытался повеситься; к счастью, в комнату зашел П. Кремень и спас друга от неминуемой смерти. О том, что они держались вместе, вспоминал и Илья Эренбург: «Неизменно в самом темном углу [кафе „Ротонда“] сидели Кремень и Сутин. У Сутина... были глаза затравленного зверя, может быть, от голода. Никто на него не обращал внимания»¹⁶².

И. Г. Эренбург завершал свои воспоминания о Х. Сутине риторическим вопросом: «Можно ли было себе представить, что о работах этого тщедушного подростка, уроженца белорусского местечка Смиловичи, будут мечтать музеи всего мира?..»¹⁶³

Если и был человек, который уже тогда мог себе это представить, то это А. Модильяни, которого, впрочем, тогда тоже никто не считал достойным музейных залов.

Его не понимали даже просвещенные ценители живописи, — честно свидетельствовал полвека спустя все тот же И. Г. Эренбург. — Для тех, кому нравились импрессионисты, Модильяни был несносен равнодушием к свету, четкостью рисунка, произвольным искажением натуры. Все говорили о кубизме; художники, порой одержимые идеей разрушения, были в то же время инженерами, архитекторами, конструкторами; а для любителей кубистических полотен Модильяни был анахронизмом¹⁶⁴.

Ил. 49. Леопольд Зборовский в своей квартире на rue Joseph Bara, 3, в Париже у одной из дверей, на которой Амедео Модильяни написал портрет Хаима Сутина, 1918 г. Фотограф неизвестен. Фото воспроизведено в книге: Jeanne Modigliani. Modigliani: Man and Myth (New York: The Orion Press, 1958)

В 1916 году А. Модильяни познакомил Х. Сутина, которого считал великим художником, с супругами Зборовскими. Их творчество Сутина не заинтересовало, а сам он из-за пристрастия к алкоголю и гашишу вызвал у Ханки Зборовской резкую антипатию. Напротив, Модильяни оценил, что за заносчивостью и вспыльчивостью Сутина пряталась натура скрытная и застенчивая. Едва ли не самый бурный его скандал с супругами Зборовскими стал результатом того, что в отсутствие хозяев, не найдя под рукой холста, он украсил одну из дверей их квартиры живописным портретом Х. Сутина.

Й. Неттер оценил талант Х. Сутина; те средства, которые он выделял ему, были чуть ли не единственной гарантированной материальной поддержкой совершенно непризнанного в те годы художника. За исключением одной более поздней работы, созданной в 1928 году, все остальные картины Х. Сутина, представленные на выставке в Риме (а до этого — в Париже и Милане), созданы между 1915 и 1923 годами — временем, когда Х. Сутин никого больше из тех, кто за искусство был готов хоть что-то заплатить, не интересовал. Ситуация изменилась только в 1923 году, когда американский коллекционер Альберт Барнс (Albert Barnes, 1872–1951) скупил у Л. Зборовского все работы Х. Сутина, которые у того имелись. Опять-таки, учитывая довольно сложную систему отношений между Й. Неттером, Л. Зборовским и художником, в данном случае — Х. Сутиным (формальное соглашение между Зборовским и Сутиным было заключено в 1919 году, письменного договора с Неттером у Сутина, скорее всего, не было, хотя именно деньгами Неттера Зборовский преимущественно расплачивался с ним), мы не знаем, были ли среди приобретенных А. Барнсом работ те, которые когда-либо прежде находились у Й. Неттера.