Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон Страница 31

Сергей не ждал Лину, ведь отправленная из Милана телеграмма дошла уже после ее приезда, но воссоединение принесло облегчение обоим. Таким образом, 1923 год начался с радости. В следующий раз они встретились уже в феврале, в Милане. Сняли номер в отеле «Комо», рядом с вокзалом, и провели три дня в Милане, а затем еще два дня в Генуе. Сергей отправился в Испанию, но Лина не смогла его сопровождать, о чем искренне жалела. Сергею предстояло побывать на ее родине, или, как им обоим нравилось называть Барселону в письмах, в «ее городе». Во время короткой встречи в Италии их отношения окрепли, споры по поводу будущего были забыты – Сергей и Лина просто наслаждались настоящим. Когда он отправился в заграничное турне, Лина вернулась в пансион, решив во что бы то ни стало покорить оперную сцену.

Лина не просто старалась угодить Сергею. Амбиции пробудили новости, полученные по почте и через общих друзей. От новостей голова шла кругом. Подруга Сергея, актриса Мария Барановская, известная как Фру-Фру, вышла замуж за пианиста Александра Боровского, который, как и Сергей, окончил Петербургскую консерваторию. Сталь и Янакопулос приезжали в Этталь и совершили путешествие по окрестностям. Сомов, как сообщала Ольга, переехал на Риверсайд-Драйв на Манхэттене и купил машину. Что касается более серьезных известий, то мисс Спенсер прислала письмо, в котором выражала сильное беспокойство относительно здоровья Ольги и предлагала Лине вернуться в Нью-Йорк. Мать Лины болела. Она «все еще бодра и сильна духом, однако очень слаба телом, – прочла в письме испуганная, встревоженная Лина. – Ты даже не представляешь, как ей хочется тебя увидеть, но твоей матери не по силам поездка в Европу. Мы все волнуемся и переживаем за нее, дорогая Линетта. Я, конечно, понимаю, что у тебя свои цели и идеалы. Но, дорогая малышка, ты выбрала трудный путь в трудное время» ^[155].

Ссылаясь на «трудное время», мисс Спенсер имела в виду политическое положение в Европе, а не личную жизнь Лины. 1923 год оказался временем событий, определивших ход истории – укрепление советской власти в России и на окружающих ее территориях; гиперинфляция в Центральной Европе; возвышение Муссолини и зарождение фашистского движения в Италии. Лина следила за новостями с праздным любопытством – ей просто нравилось чувствовать себя в центре событий. Однажды она видела Муссолини в компании короля Виктора-Эммануила III, который попросил Муссолини возглавить правительство Италии, чтобы предотвратить дальнейшие общественные беспорядки, последовавшие после всеобщей забастовки в апреле 1920 года, и не допустить прихода к власти коммунистов. Лина вспоминала, как 1 апреля в 08:30 утра пошла в центр Милана, чтобы посмотреть парад. «Король в парадной форме со своей свитой… Намного роскошнее, чем в прошлом году… Я хорошо разглядела короля и Муссолини, сидевшего рядом с ним в карете. Город был украшен… все были охвачены патриотическим пылом» ^[156].

Однако ее собственные дела, похоже, налаживались – по крайней мере, в отношении певческой карьеры. В середине февраля 1923 года Лина заключила контракт на три выступления в роли Джильды в «Риголетто», надеясь, что это окупит мучения, связанные с разучиванием сложной партии. В контракте упоминалась возможность участия в других операх, но ее репертуар не соответствовал репертуару театра «Каркано». Театр был основан в 1803 году и находился на территории заброшенного монастыря. «Каркано» стал рекордсменом по количеству премьер и время от времени соперничал с Ла Скала за звание главного оперного театра Милана. Но увы, в начале XX века блеск этого драгоценного камня в короне миланской оперной сцены начал постепенно угасать ^[157]. Лину включили во второй состав, и она практически не принимала участия в репетициях с оркестром, но молодой маэстро работал с ней отдельно.

Однако предложенный контракт не слишком радовал Лину, поскольку в это время она боролась с простудой и была очень вялой. В некоторые дни она даже не могла встать с постели, уступая жалости к себе. Возможно, Лина страдала от депрессии. «Бывают времена, когда я ненавижу все человечество, и мне нравится быть одной, но вообще я думаю, что не предназначена для одиночества» ^[158], – уныло рассуждала она.

Таня пришла, чтобы забрать свои письма, и попыталась вовлечь ее в разговор, но Лина мрачно пошутила, что из-за насморка она стала обладательницей баса-профундо. Весь февраль ей досаждали отвратительная погода и шум карнавала. Наконец Лина рискнула покинуть квартиру, но нашла, что на улицах еще хуже, чем дома. Сердилась, когда ее осыпали конфетти, яростно пыталась выпутаться из серпантина и даже отказалась от приглашения на бал. Лина поняла, что жизнь в Милане ей совершенно опостылела.

Мысли о выходе на сцену вызывали больше беспокойства, чем радости. Лину предупредили, что, скорее всего, ее дебют состоится в первой декаде марта. Потом оповестили, что она появится на сцене 10 марта, а затем перенесли дату выступления на 15 марта. Сценический псевдоним «Лина Любера» на расклеенных по всему городу афишах только усиливал страх. Увидев афиши, директор музыкального издательства Ricordi пригласил Лину в свой кабинет и сказал, что готов написать рекомендательное письмо, которое поможет ей в дальнейших прослушиваниях. Лина нашла его излишне внимательным и пришла к выводу, что его намерения не столь чисты, как казалось на первый взгляд.

5 марта ее неожиданно вызвали в театр «Каркано» и сообщили, что заболела главная исполнительница роли Джильды, Марина Кампанари. 6 марта Лине предстояло выйти на сцену. Лина ужасно разволновалась, особенно когда выяснилось, что нет времени на репетицию с оркестром. Лучшее, что ей могли предложить, – это устроить генеральную репетицию под рояль с дирижером. Кроме того, Лине надо было примерить костюм и парик, так что времени на отдых и раздумья не осталось. Следующим вечером она вышла на сцену и только тогда осознала, как сильно рискует.

Начало нельзя было назвать удачным. В 1-м действии во 2-й сцене во время дуэта с баритоном Артуро Ромболи, исполнявшим роль Риголетто, Лина вступила слишком поздно. В этой сцене Риголетто в исполнении Ромболи радостно воссоединялся с Джильдой, которую прятал от сластолюбивого герцога Мантуи. Лина отставала от музыки, а дирижер не сдерживал оркестр, чтобы подладиться под нее. Выровняться удалось только к середине арии. Все дело, решила она, было в баритоне, который почти оглушил ее – пел ей прямо в ухо. Ее недовольство Ромболи, скорее всего, оправданно. В миланской газете Corriere della Sera 3 марта была помещена рецензия на премьеру, в которой отмечалось, что Ромболи «склонен излишне ускорять темп, чтобы еще больше выставить напоказ свой голос, однако добивается прямо противоположных результатов, вместо мастерства демонстрируя огромное количество ошибок и неточностей» ^[159].