Константин Павлович - Майя Кучерская Страница 31

2 декабря 1804 года состоялась пышная коронация Наполеона, первый консул Бонапарт превратился в наследственного императора французов. В Париже несколько дней продолжались празднества, сияли иллюминации, играла музыка, гремел салют — но и в дни триумфа Наполеон знал, что формирование антифранцузской коалиции идет полным ходом. К осени 1805 года в нее входили Швеция, Англия, Австрия и Россия.

Лето 1805 года прошло в приготовлениях к войне. Русские войска сосредоточивались на границе и в августе выступили за ее пределы, торопясь на помощь австрийцам. 3 августа уланы двинулись из Махновки в Брест-Литовск, а оттуда через Радом и Краков — на Троппау к Ольмюцу. В середине августа из Петербурга вышла и гвардия под командованием Константина Павловича. В сентябре вслед за братом отправился император Александр. Наполеон тоже не терял времени. Узнав, что австрийцы вступили в Баварию, он немедленно пошел им навстречу и вскоре вынудил капитулировать 28-тысячную армию генерала Макка. Оставшиеся части австрийского войска были разбиты, уничтожены или взяты в плен. Наполеон двинулся к Вене.

Наступил день печального для союзной армии сражения, состоявшегося в 120 километрах от Вены, рядом с деревней Аустерлиц. День 20 ноября 1805 года выдался солнечным. «В 8 часов утра русские двинулись к нападению на французов, по составленной с вечера диспозиции. Наполеон стоял на кургане и смотрел на движение русских… Видя, что русские исполняют движение, которое он предвидел, а именно тянутся на правый фланг французской армии, Наполеон не мог скрыть своей радости и воскликнул: “Попались в мои руки! (lis sont a moi!)”».

Так и было. Попался и Константин Павлович со своей гвардией и Уланским полком, одетым как для парада, — сам цесаревич был в нарядной каске и колете. По диспозиции, соединившись с австрийским отрядом князя Лихтенштейна, гвардия цесаревича должна была составлять резерв правого крыла, но Лихтенштейн опоздал, и гвардия оказалась на первой линии, лицом к лицу с неприятелем. Великий князь повел гвардейцев назад, к деревне Блазовицы, там по диспозиции должны были стоять русские, однако французы, диспозицию не читавшие, уже вытеснили их оттуда и открыли по русской гвардии пушечный огонь. Тут прибыл наконец и Лихтенштейн с отрядом. Цесаревич обрадовался ему как родному, на радостях прискакал к Уланскому полку, поздоровался с солдатами, а генерала Меллера-Закомельского обнял и поцеловал.

— Ребята! — прокричал Константин солдатам. — Помните, чье имя вы носите! Не выдавай!

— Рады умереть! — выдохнули ребята.

Вот она, суворовская школа, быстрота и натиск, личная преданность предводителю, отцу родному. Умирать за кого-то всегда легче. У великого князя, тоже в полном согласии с суворовскими заветами, и мысли не было о том, чтобы пожалеть людей, — на то и война, чтобы убивать и быть убитым. И всё же зоркий суворовский глаз, как правило, видел, когда гибель солдат обеспечит желанную победу — принесенные им жертвы редко оставались без плода. Константин послал уланов не только на верную смерть, но и на верный проигрыш.

«С криком ура! стремглав понесся Уланский его высочества полк за генералом своим и офицерами, которые скакали перед фронтом. Французская кавалерия, хотя и превосходная числом, обратилась в тыл, проскакала через интервалы, между батальонами пехоты, и построилась за пушками. Уланы бросились на пехоту и, невзирая на жестокий ружейный огонь, пробились через нее. Французская пехота побежала направо и налево и выстроилась, и артиллерия, стоявшая за пехотою, встретила улан картечью. И это не удержало геройского порыва полка! Уланы смело поскакали на пушки и стали рубить французских артиллеристов. Дошло до ручной схватки. Ротмистра Ганемана, замахнувшегося саблею на одного из них и нагнувшегося, другой артиллерист сбил с лошади ударом банника в голову. Некоторые уланы даже соскакивали с лошадей и с саблею в руке бросались на артиллеристов. Ожесточение равнялось мужеству. Но при атаке пехоты и при картечных выстрелах сжатый фронт Уланского полка расстроился, и уланы сражались или поодиночке, или малыми толпами, а кроме того, донские лошади, не способные вовсе к мундштуку, закусив удила, занесли множество улан в средину неприятелей. Видя, что уланы уже не могут опереться фронтом, Келлерман бросился на них с тремя отличнейшими полками французской конницы — и уланы должны были обратиться в тыл. Тут приняла их с обоих флангов ружейным огнем та самая пехота, через которую они прежде проскакали, и Уланский полк совершенно расстроился» ^[20].

Расцелованный великим князем Егор Иванович Меллер-Закомельский сражался с отменной храбростью, был ранен в грудь и едва не убит — Владимирский крест уберег его от неминуемой гибели, пуля скользнула по металлу. На раненого полководца налетели французские гусары и взяли его в плен вместе с несколькими офицерами, защищавшими генерала до последней минуты. Константин Павлович отвел остатки гвардии за Раусницкий ручей. Началось всеобщее беспорядочное отступление. Сражение было проиграно. Вместо веселого парада и молодецкой победы вышли бойня и конфуз. Из тысячи улан домой не вернулась даже половина. За храбрость полк наградили особой военной наградой — 24 серебряными трубами с орлами, но затмить позора поражения это никак не могло.

Константин Павлович вернулся в Петербург. Началось комплектование поредевшего Уланского полка, и к следующей войне с французами полк был уже в полном порядке. На этот раз, правда, в нем оказалось множество поляков и малороссов. Когда уланы шли с новым походом по Петербургской губернии, крестьяне прятали от них детей — пронесся слух, что чудища-уланы кушают младенцев — причиной тому были невиданный прежде уланский наряд и их дурной русский язык.

16 ноября 1806 года вышел манифест о новой войне с французами. 30 ноября был издан манифест об учреждении милиции. «По поводу милиции всюду были назначены областные начальники, отправлены генералы, сенаторы для обмундирования и наблюдения за порядком, вооружением ратников и так далее» ^[21]. Главное же, в милицейских отрядах, набираемых из крестьян, уже тлел будущий пламень народной войны, это была словно бы репетиция предстоящей партизанской войны с Бонапартом. «Военная деятельность охватила всю Россию. Эта деятельность была несколько платоническая; она мало дала знать себя врагу на деле, но могла бы надоумить его, что в народе есть глубокое чувство ненависти к нему и что разгорится она во всей ярости своей, когда вызовет он ее на родной почве и на рукопашный бой», — замечал П.А. Вяземский ^[22].