Институтки. Тайны жизни воспитанниц - Надежда Лухманова Страница 31

Девочки, отданные с восьми-десяти лет в институт, привыкли к спартанскому образу жизни. Мыло и холодная вода были их косметикой. Чистота, красивый бант у передника да разве еще тонкая талия были единственными проявлениями их кокетства.

– Зеленая ящерица влезает на ночь в новую шкуру, – объявила с презрением Чернушка, глядя на ночной туалет новенькой.

А Ящерица, за которой так и осталось это прозвище, не обращала никакого внимания на окружающих. Буракова и Неверова сразу подпали под ее очарование. Неверова помогала ей раздеваться и даже сняла с нее чулки, что возбудило негодование многих. После ухода Кильки Буракова пододвинула к изголовью Чирковой табурет, надела на него второй, третий и, образовав таким образом стол, поставила на него хорошенький подсвечник с зажженной свечей, зеркало и конфеты.

Новенькая болтала громко, ей было холодно, и она велела Бураковой достать из корзины, которую заранее поставили ей под кровать, теплый пушистый плед и окутать ей ноги; затем она рассказала, что ее папа est tris riche ^[88], что братьев ее зовут Анатоль и Авенир, что молодая дама – ее мачеха и что именно из-за нее она захотела на год, пока не станет совсем большой, уйти в институт; ей тут будет хорошо, потому что «Maman est une grande amie de la maison» ^[89], а затем, как только окончит курс, она выйдет замуж за petit Basil ^[90] – папиного адъютанта: у них это давно решено.

Ночью Чиркова просыпалась два раза, ей было страшно, она будила то одну, то другую свою соседку и, наконец, приказала девочкам выставить из промежутков шкапики, а свои кровати придвинуть вплотную к ее кровати.

Со дня поступления новенькой класс разделился на три партии.

Одна, стоявшая всегда в стороне от всякого движения, – группа ленивых, слабых здоровьем, парфешек и Салоповой.

Вторая составила штат Ящерицы, они угождали ей, дежурили около нее по очереди, одевали, рассказывали сказки и получали от нее щедрые подачки не только конфетами, пирожками, но и разными тонкими закусками и винами, которые ей нередко тайком проносили братья и ее прислуга. Не в пример всем прочим, мальчики допускались в дортуар. По вечерам, после ухода классной дамы, там устраивались маленькие пиры, слышались смех и шептание, кровати сдвигались вместе, и в тесном кружке шла какая-то особенная, не детская, не институтская жизнь. Там были и слезы, и сцены ревности, и ссоры со злыми, странными намеками. Кружок этот вскоре определился в пять человек и держался отдельно, уже более не сливаясь с классом до самого выпуска. За Ящерицу эти подданные делали все письменные уроки, устные громко читали, вдалбливали, как роль неграмотному актеру. На уроках ей подсказывали и помогали всеми силами. Смелая, дерзкая девочка помыкала своими пятью приближенными; она целовала одну, чтобы воз будить ревность другой, шепталась с третьей, чтобы поссорить ее с четвертой, и полновластно, с презрением третировала всех.

Но были минуты, когда она бледнела от злости и рвала в клочки свои тонкие батистовые платки; это были минуты, когда она получала отпор от третьей части класса. Это были Шкот, Назарова, Франк, Вихорева и другие девочки, презиравшие ее в силу своего здорового детского инстинкта. Все в ней казалось им ломаным, лживым, противным, они не брали ее гостинцев, звали ее в глаза Ящерицей, брезгливо сторонились ее «приживалок» и зло смеялись над хвастливыми рассказами о «petit Basil».

Авениру и Анатолю вскоре запретили появляться в дортуаре.

Двенадцатилетний Авенир, с распущенными по плечам локонами, как у девочки, был особенно противен Чернушке. Его изысканная вежливость, красные губы и льстивые глаза неимоверно злили прямую и вспыльчивую девочку; однажды, когда он рассказывал о том, как на детских балах все девочки хотели танцевать непременно с ним, Чернушка вспыхнула:

– Ты лжешь, наверняка лжешь! Девочки совсем не любят таких мальчиков, как ты!

– Каких же они любят? – тряхнув кудрями, спросил Авенир.

– Таких – волосы щеткой, глаза смелые и голос крепкий, ну… настоящих мальчиков.

– А я-то кто же?

– Ты? Кукла, парик, болонка, так… дрянь.

Авенир гордо поднял голову:

– Вы никогда не видали порядочных мальчиков, вы видали только кадетов или гимназистов с грязными руками, те и говорить-то не умеют.

У Чернушки был брат гимназист, гнев ее так и рвался наружу.

– А хочешь, я тебе докажу, что и ты совсем простой мальчик, что и у тебя и голос, и лицо могут быть совсем другими!

– Вы можете говорить что хотите и поступать как хотите: девочке не удастся вывести меня из себя.

– Не удастся? – Чернушка размахнулась и со всей силы хватила Авенира по щеке.

Вся изысканность слетела с брата Ящерицы, он схватился за щеку и заревел, как простой уличный мальчишка.

Рука у Чернушки оказалась очень тяжелая, все ее пять пальцев отпечатались на щеке мальчика. Чиркова бросилась на кровать и хохотала до слез над ревущим братом. Шум и гвалт ссоры дошел до ушей m-lle Нот, и по ее просьбе вход в дортуар мальчикам был запрещен.

* * *

Кроме явных посылок через посредство классной дамы, одна из учениц, Петрова, получала еще и тайно разные деревенские гостинцы. Рыжая Паша, спавшая при дортуаре второго класса, была родом из Новгородской губернии, Боровичского уезда, и каждый раз, когда ее родичи появлялись в Петербурге, они, по поручению матери Петровой, помещицы, привозили всевозможные домашние припасы для ее дочери. На этот раз, между прочим, Паша передала ей банку варенья фунтов в десять. Хлеб тоже доставляла Паша, но беда была в том, что ни у кого не было большой ложки, чтобы доставать варенье.

– Петрова, если ты дашь мне варенья, я достану тебе столовую ложку, – предложила Маня Лисицына.

– Надолго достанешь?

– Ну, пока не съешь варенья, дня на три достану.

– Хорошо, я тебе дам три полные ложки варенья.

– Идет.

В этот день перед обедом Маня Лисицына, проходя в паре между столами, незаметно взяла с края стола пятого класса столовую ложку и опустила ее в карман. В большую рекреацию Лисицына с Петровой побежали наверх, в дортуар, Лисицына чисто-начисто вымыла под краном свою фарфоровую мыльницу и с торжеством принесла ее и столовую ложку Петровой. Помещица приняла ложку и щедрой рукой положила полную мыльницу варенья. Ложка весьма облегчила дело, варенье черпалось из большой банки и раздавалось друзьям. Между тем пропажа столовой серебряной ложки не прошла незаметно. Классная дама потребовала дежурную горничную и приказала подать недостающую ложку, та кинулась к дежурному по столовой солдату, солдат сбегал в буфетную. Девочки давно поели и ушли из столовой, а пропавшая ложка не была найдена. После обеда оказалось, что одна ложка исчезла, об этом донесли эконому ^[91].