Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих фон Айнзидель Страница 31

Официальная пропаганда рисовала Черчилля в таких разных красках, что я рискнул подвергнуться критике тех людей, которым должен был изложить свою точку зрения. После выхода декрета о „летучих судах“ ^[4] у меня не было другого выхода, кроме как предостеречь людей от совершения глупостей.

Поэтому мы отложили нашу поездку с лекциями на месяц, „в связи со сложившейся обстановкой, особенно в Италии“.

Остается ждать, состоится ли эта поездка вообще. Но в течение нескольких дней я намерен закончить готовить свои лекции и отправить их на рассмотрение управления цензуры. Если они их примут, то возьмут всю ответственность на себя. В этом случае и я, и мои будущие слушатели получим прикрытие.

Будь уверен, что я выживу или паду в зависимости от того, что произойдет на фронте. Как всегда, я уверен в нашей победе и желаю этой победы тебе, ведь ты заслужил ее тысячу раз. Не обращай внимания на тех жалких негодяев, что жалуются и бегут. Оставайся стойким и будь мужчиной. Я счастлив и горд читать каждое слово в твоих письмах и могу только сказать тебе: я верю в тебя и в то, что ты делаешь.

С любовью, твой отец».

Этот отец, как и отцы других офицеров, склонял Вольфганга Гейнца к проявлению «чувства товарищества», которое нужно было нести через жизнь и смерть. Профессор является типичным примером немецкой мании величия, для которого война остается возможностью совершать приятные поездки и ознакомительные туры: «Я увижу великий город Петра через оптику!» Вот что двигает такими людьми! Человек, сотрясающий воздух в порыве бороться с неверным карикатурным образом смертельного врага, и в то же время пытающийся приведением фантастических калькуляций доказать, что Черчилль не сможет разбомбить Берлин, и приводящий еще более гротескные цифры о потенциале русских в августе 1943 года, которые якобы находятся «на последнем издыхании». Пока он думает над тем, как бы сделать войну более приятной для молодых офицеров из Германского легиона, он, конечно, никогда не скажет: «Оставь надежду…» Он всегда одним глазом оглядывается на власти, чтобы быть уверенным, что говорит только то, что нужно. Он хочет быть уверенным в том, что кто-то другой возьмет на себя ответственность за его попытки представить Черчилля в глазах немцев скорее дьяволом, чем безобидным толстяком с пивным брюхом, как это делает его Верховный главнокомандующий. Этот человек даже не задумывается над значением собственных слов, когда пишет в другое место о том, что надеется, что шквал недовольства в связи с инструкцией Геббельса об эвакуации Берлина вскоре сойдет на нет. У него не хватает смелости признаться самому себе в том, что он живет в одурманенном состоянии, потому что этот «дурман» является последней надеждой для «ста процентов немцев».

Нужны ли другие доказательства необходимости нашей работы, несмотря на то что она носит двойственный характер? Разве не должны мы пытаться сделать все, чтобы показать верную дорогу этим мальчикам в мундирах, которые лишь на уровне инстинктов чувствуют, что творится что-то неладное, дать им путь, на который они могли бы сознательно свернуть? Разве не должны мы дать им вечные ценности взамен тех пустых, неопределенных, бессмысленных и беспорядочных концепций, которые разбрасывает вокруг себя этот профессор? Когда будет уже слишком поздно, этот пожилой господин и ему подобные первыми заведут мудрые речи о цинизме и нигилизме молодежи, станут задирать нос, глядя на нас, тех, что работает в России, говоря: «Никто не должен допустить подобного! И если кто-то к тому же стал коммунистом, то пусть им от этого будет безгранично стыдно!»

28 октября 1943 г.

Положение немецких войск катастрофическое. Подавляющее преимущество русских в артиллерии, танках и авиации. В то же время линия фронта становится все длиннее, вместо того чтобы сокращаться, так как Гитлер запретил как стратегическое, так и тактическое отступление. Русские стоят у Киева, продолжается битва в районе Мелитополя.

Я только что вернулся с фронта. Часами мы ездили на машине вдоль переднего края при постоянном артиллерийском и минометном огне. Немецкая артиллерия почти не отвечала. Немецкие самолеты я видел всего один раз: восемь Ju.88 бомбили позиции противника с высоты примерно 6 километров, что, разумеется, почти не причиняло русским вреда.

В темное время суток, когда нам приходилось совершать маневры на нашей тяжелой машине с громкоговорителем в попытках как можно ближе подобраться к линии фронта, все пребывали в постоянном напряжении. Сигнал громкоговорителя громыхал над степью и доходил до бойцов обеих армий, укрывшихся в траншеях и окопах: «Внимание! Внимание! Говорит Национальный комитет „Свободная Германия“!»

Обычно комментатор пересказывал военные и политические новости, а затем передавал слово Фридриху Вольфу или мне. Мы старались максимально правдиво довести до немецких солдат обстановку на фронте, пробудить их от апатии и летаргии, в которой они пребывали.