Десять слов про Китай - Юй Хуа Страница 31

— Я никогда не давал вам интервью.

— Это липовое интервью, — не менее сурово ответил он.

Я утратил дар речи. В наши времена этим словом оправдывается любой неприглядный поступок. Мне остается только надеяться, что журналисты будут приписывать мне поменьше глупостей и побольше мудрых мыслей. Тогда я даже скажу им спасибо.

В октябре этого года я побывал в четырех европейских странах и почти каждую ночь спал на новом месте. Вернувшись в конце месяца в Пекин, я чувствовал страшную усталость. Те два дня, что я привыкал к китайскому времени, мне казалось, что я все еще в Европе. Включив компьютер, я немедленно увидел два липовых сообщения.

В первом говорилось, что ведущий новостей Бай Яньсун покончил с собой, так как ему предъявили обвинение в экономических преступлениях. Я сразу понял, что это вранье, и даже не стал звонить своему другу: он не снимался в рекламе и не занимался коммерцией.

С тех пор как в 2004 году восьмидесятидвухлетний лауреат Нобелевской премии по физике профессор Ян Чжэньнин женился на двадцативосьмилетней Вэн Фань, липовые СМИ не оставляли их в покое. Теперь утверждалось, что супруга забеременела. Об этом якобы рассказал сам профессор, с улыбкой заверивший журналиста, что, по результатам анализа, ребенок от него. Я узнал липовый стиль — ведь сам я регулярно «произношу» аналогичные глупости.

Нужно признать, что на меня эти известия оказали благотворное воздействие: я сразу проснулся и понял, что нахожусь на родине.

Если понимать липу как протест слабых против сильных, ее вполне можно сопоставить с культурной революцией.

В 1966 году рядовые граждане, воодушевленные лозунгом Мао «бунт оправдан», с увлечением принялись «бороться» с привилегированными слоями общества, то есть с партработниками. Их физически и морально унижали — одних забивали насмерть, другие кончали с собой, третьи попадали в тюрьму или в приспособленный под те же цели хлев.

Партийные комитеты и административные органы распадались как карточные домики, на их месте за ночь сколачивались «штабы» цзаофаней. Скоро, как гласит китайская поговорка, «монахов стало больше, чем каши», и началась ожесточенная борьба уже между штабами. В Шанхае дошло до ружейной пальбы, а в Ухане даже стреляли из пушек. Все это напоминало соперничество между гангстерами. Остатки побежденных примыкали к банде победителя. Затем по указанию Мао штабы были преобразованы в революционные комитеты — липа стала официозом.

Несмотря на внешние различия, можно найти глубинное сходство между всенародной культурной революцией и нынешним всенародным стремлением к благосостоянию. В восьмидесятые годы китайцы с поистине революционным жаром открывали частные фирмы. Многие лопались, но немедленно возникали новые, словно степная трава, о которой писал поэт 8–9 веков Бо Цзюй-и: «Пожары ее до конца не сожгут, и новые всходы весной прорастут». Благодаря конкуренции неповоротливые государственные предприятия вынуждены были приспособиться к требованиям рынка.

Все шли к успеху своей дорогой. В Китае говорят: когда восемь бессмертных переходят море, каждый показывает свое чудо. Вместе эти чудеса создали новый общественный климат, а в этом климате появилось слово, обозначившее то, что копилось в стране двадцать лет, — слово «липа».

Непрерывные чудеса порождают неограниченные желания. В богатых деревнях мелкие сельские чиновники заседают в уменьшенных копиях башни над воротами Тяньаньмэнь и воображают себя хозяевами Китая. Богатые люди берут за образец своих особняков американский Белый дом. Днем такой миллионер руководит бизнесом из Овального кабинета, а вечером с красавицей секретаршей направляется в спальню Линкольна.

Из этих персонажей возникло наше липовое аристократическое сословие. Они живут на виллах, ездят в дорогих машинах, пьют марочные вина, одеваются в бутиках, говорят на ломаном английском. Для них открывают аристократические школы и детсады, рестораны и салоны, строят аристократические апартаменты, уставленные аристократической мебелью, они ходят в аристократические клубы, читают аристократические журналы…

Один не умеющий плавать китайский липовый аристократ, чтобы роскошный бассейн на его вилле не простаивал, разводит в нем рыбу для своего стола. На дверях его спальни висит медная табличка «Президентский номер люкс».

А вот история о липе в моей жизни. В марте 1978 года я стал зубным врачом. Раньше это занятие было в Китае сродни ремеслу цирюльника или сапожника. Такие лекари водружали где-нибудь на улице большой зонт из промасленной ткани, под которым на столе раскладывали щипцы, молотки, а также уже вырванные зубы — для привлечения клиентуры.

Хотя я работал в государственной поликлинике, все мои старшие коллеги пришли туда не из мединститутов, а из-под зонтов. Больные — в массе своей крестьяне — справедливо называли наше заведение «зубодерней». Я ощущал себя подмастерьем, который по очереди учится рвать, лечить и вставлять зубы. Своих наставников я называл не «профессорами», а «мастерами». Все это имело мало общего с современной интеллигентской профессией дантиста.

Моего мастера — полного, аккуратно расчесанного старичка, носившего очки в проволочной оправе, — звали Шэнь. Он приехал к нам работать из Шанхая, чтобы «немножко добавить к пенсии». Когда меня привели к нему на обучение, он как раз рвал зубы. Мастер Шэнь сухо кивнул мне и велел встать рядом и мотать на ус. Я смотрел, как он мажет пациенту челюсть йодом, вводит новокаин, выкуривает сигарету, спрашивает: «Язык онемел?», берет из лотка щипцы и морщится, будто зуб дерут ему самому. На третьем больном он сказал мне:

— Этот твой.

Я твердо помнил только про йод и обезболивание. Кое-как открыл пациенту рот, кое-как смазал его йодом и сделал укол. Бедняжка глядел на меня, как на крокодила, отчего руки у меня дрожали еще сильнее. Теперь надо было ждать, пока подействует заморозка. Я не знал, куда себя девать. Мастер Шэнь вручил мне сигарету и завел светскую беседу: кто родители, есть ли братья-сестры… Сигарета закончилась. Беседа тоже. Язык онемел. Надо драть. Но как? Больной открыл рот. Я нашел зуб. Но оказалось, что в лотке много щипцов. Я побледнел, отошел к мастеру Шэню и шепотом спросил, какие брать. Он привстал, мельком заглянул жертве в рот и поинтересовался, какой зуб я желаю вырвать. Я ткнул пальцем. Наставник показал мне нужные щипцы, после чего плюхнулся обратно на стул и погрузился в газету.

Избегая смотреть подопытному в вытаращенные глаза, я опять нашел зуб, наложил на него щипцы, и — о чудо! — зуб вывалился сам.

Но следующему больному я сломал зуб. Тут пришлось потрудиться мастеру Шэню — удалять корень гораздо труднее, чем целый зуб. Однако потом я научился управляться и с корнями, и для мастера Шэня начались золотые деньки.

Я работал конвейерным методом: одновременно сажал в два кресла двух больных, одновременно обрабатывал их йодом и новокаином, выкуривал сигарету, спрашивал, онемел ли язык и почти одновременно драл им зубы.

Мы с мастером Шэнем работали без сучка и задоринки — я драл зубы, он заполнял истории болезни и выписывал рецепты. Сам он брался за щипцы только в сложных случаях, которых становилось все меньше.