Если честно - Майкл Левитон Страница 31

– Слушай, можно тебя на минутку?

Я знал, что мне предстоял не разговор, а сущий кошмар, но иногда меня настолько тянуло к катастрофе, что я был даже не против стать ее участником. Мы с Джо прогулялись до мостика у залива под мелодичный аккомпанемент шелеста листьев на ветру и журчания речки.

– Я просто хотел сказать, – начал Джо, – что искренне счастлив возможности стать частью твоей семьи.

– Окей, – нейтрально ответил я.

– Мне очень нравится твой отец, – продолжил Джо. – Он хороший человек. Но тебе, я думаю, лучше меня известно, насколько с ним иногда бывает сложно. Так что имей в виду, что ты всегда можешь поговорить со мной, хорошо? Я могу стать для тебя отцом.

Первым моим порывом было рассмеяться. Однако уже секунду спустя слова этого человека о том, что он хочет заменить мне отца, стали казаться уже не смешными, а жутковатыми.

– Джо, – сказал я, – ты же знаешь, что обычно, когда женщина уходит от мужа к другому, ее детям этот человек редко нравится?

– Знаю, – как-то рассеянно ответил он.

– Так что ты лучше заранее приготовься к тому, что в нашей семье тебе будут не рады, ладно?

– Ладно, – сказал он.

– Хорошо. Я, пожалуй, пойду, – подытожил я.

Я плохо понимал причины, по которым мама влюбилась в Джо – вероятно, ей нужно было отдохнуть от отцовской критичности и дотошности. Меня откровенно беспокоило то, что мама решила связать свою жизнь с кем-то настолько расслабленным, не умеющим внятно выражать свои мысли и не задающим «лишних» вопросов. Словом, с кем-то обладающим почти полным набором качеств, которые нравятся большинству людей.

На «замере температуры» мама вышла в центр амфитеатра.

– Тут некоторые обо мне сплетничали, – сказала она. – И в результате слухи дошли до моей дочери и осложнили жизнь всей нашей семье. Предлагаю всем присутствующим в следующий раз хорошенько подумать, прежде чем распускать слухи.

Тут та самая женщина, которая распустила эти слухи, встала со своего места и заявила:

– Это она обо мне. Я не стыжусь своего поступка, поскольку не вижу в нем ничего дурного. Никто из присутствующих не обязан хранить твои тайны.

Дальше пошли препирательства, переросшие в часовые дебаты на тему личного пространства и конфиденциальности, так ни к чему и не приведшие.

На «приеме» в тот день отец сказал:

– Странные дела творятся, конечно. Прошу вас всех только об одном: если хотите узнать, как я – подойдите и спросите. Я вам отвечу. И, раз уж отвечу, то, поверьте, не солгу. Никто не знает моих чувств лучше меня самого. У меня все.

Мамин «прием» оказался не в пример более эмоциональным.

– Я боюсь, что все меня теперь ненавидят! – сказала она. – И еще у меня такое чувство, будто все шепчутся обо мне у меня за спиной, а я даже не могу этого проверить.

На первое собрание мужской группы я шел с полной уверенностью в том, что значительная часть сеанса будет посвящена обсуждению папы и Джо. Заминать такую тему, чтобы не поставить кого-то в неловкое положение, здесь было не принято.

Я сидел на опушке и вместе со всеми остальными ждал начала сеанса. Одни ерзали в креслах, другие сидели напрягшись и выпрямившись, словно сделанные из дерева, кто-то отгонял комаров, а кто-то просто рассматривал землю под ногами. Мужские и женские собрания проходили одновременно – девушки комфортно располагались на живописной полянке для сеансов терапии, а мы в это время собирались на кишащей мухами и комарами опушке неподалеку от компостной кучи. Здесь было хорошо слышно хрюканье и кряканье домашних животных местного смотрителя – у тех в это время словно проходило собственное собрание. Я сидел в раскладном кресле, окруженный роящейся вокруг мошкарой.

Услышав какое-то шуршание в кустах позади, я обернулся, ожидая увидеть там какое-то дикое животное. Диким животным оказался Джо. Он стоял, втянув шею в поднятые плечи и нервно сцепив руки на животе. Остальные при виде этой картины закатили глаза.

Вскоре пришел отец, таща с собой несколько дополнительных кресел. Положив их на землю, он сел в круге напротив меня, не выказывая ни тени волнения. Джо он то ли не заметил, то ли сделал вид, что не заметил.

Собравшиеся стали выходить на «прием», но все заканчивали свои рассказы довольно быстро – ни один не перешел в «работу». В отличие от предыдущих лет, когда все словно спешили пролить свои слезы как можно скорее, в этот раз никто не плакал и даже не делал пауз на то, чтобы перевести дух и успокоиться. Мне подумалось, что, быть может, причиной тому было всеобщее желание поторопиться с собственными вопросами и оставить время для папы и Джо.

Когда пришла очередь отца, он сказал:

– Мужская группа всегда была моей любимой в этом лагере. На общих собраниях мне всегда приходится… очень тщательно выбирать слова. А здесь я всегда чувствовал, что могу по-настоящему дать волю своим мыслям и чувствам.

Комментарий отца на тему того, что ему приходилось выбирать слова, меня не на шутку встревожил. Я всегда полагал, что папа был склонен всегда выражать свои мысли абсолютно «в лоб». Мысли на этот счет не давали мне покоя и отвлекали от достаточно долгого «приема» папы.

– В прошлом году Джо пересказал моей жене все то, что я говорил здесь о ней. Не понимаю, чем это ее так задело, но факт есть факт – она бросила меня и ушла к Джо. Каждому понятно, что Джо в данном случае намеренно нарушил конфиденциальность этих собраний, чтобы подорвать мой брак и занять мое место, когда он распадется.

– Все было не так, – перебил Джо.

– Ты пересказывал ей наши разговоры на прошлогодних собраниях, так? – спросил папа.

– У нее было право знать, – ответил Джо. Собравшиеся недовольно зашумели, и Джо явно занервничал и спасовал. – Я не нарушал конфиденциальность! – сказал он. – Я никому ничего не рассказывал!

Окружающие в массе своей пришли в ярость, а я лишь рассмеялся – зрелище человека, неспособного от испуга отстоять свою версию событий, смешило меня донельзя.

– Ради бога, Джо, заткнись уже, а? – произнес кто-то.

Джо сложился пополам, словно его пырнули в живот чем-то острым, и взвизгнул:

– Я?! Сами вы заткнитесь!

Отец агрессивно подался вперед в своем кресле; его влажные от слез глаза налились кровью.

– Ты стоишь здесь, в единственном месте на всем гребаном белом свете, где каждый имеет право свободно высказывать свои мысли и чувства, и велишь мне заткнуться?! Ты, жалкий бесчестный забулдыга, велишь мне заткнуться?! Что ты мне сделаешь, пойдешь еще кому-нибудь наябедничаешь?!

Тут в перепалку влез другой мужчина.

– Как я могу говорить здесь свободно и от чистого сердца, зная, что кто-то потом может воспользоваться этим и украсть мою жену? – воскликнул он сквозь слезы.