Мудрый король - Владимир Москалев Страница 31

Крестовый поход, объявленный папой Александром III, был неизбежен. Рим видел в катарской Церкви свою соперницу. Духовенство юга представлялось ему опасным конкурентом, которого надлежало уничтожить, дабы не поколебать устои христианства. Смертельный конфликт между двумя этими врагами мог закончиться только полным поражением одного из них. Ересь была не менее опасной и для феодального государства, нашедшего единомышленников в лице папы и императора Фридриха I. Вывод: против нее встали два колосса – духовная и светская власть.

Как и следовало ожидать, катары потерпели поражение. Причиной тому один из пунктов их доктрины: запрещение всякого применения силы, одним словом, непротивление. В этом заключалась их слабость. Они не призывали к насилию, исключая союзников – рутьеров графа Тулузского или графа де Фуа. Наемники не признавали никакой веры, грабили всё подряд, но катарские пастыри никогда не одобряли таких действий и не подстрекали к ним. Их убеждения – терпимость. Все, что они требовали – свобода проповеди и культа. И эта, еще раз повторю, их слабость в конечном счете погубила их и возможную независимость Юга. Одного они не смогли или не захотели понять: в то время, когда они жили, любые конфликты, а уж тем более такие серьезные, разрешались силой. И католическая церковь всегда прибегала к ней для укрепления пошатнувшейся власти. Поэтому конец был неизбежен, и катары окончательно нашли его менее полувека спустя в костре Монсегюра.

Однако в первом походе, о котором идет речь и к которому давно уже призывал Бернар Клервоский, катары, если можно так выразиться, легко отделались. Число рыцарей было невелико. Во главе с кардиналом Клервоским они разорили несколько областей Лангедока и разъехались по домам.

Весть эту сообщил Бьянке Гарт однажды утром, поднимаясь с постели и одеваясь. Выслушав его и не вставая, она долго глядела в потолок – бледная, недвижимая, с остановившимся взглядом.

– Это все Бернар! – наконец негодующе произнесла она. – Это он научил пап пользоваться не только духовным, но и светским мечом. Но им не истребить нас, – продолжала она немного погодя, сев на кровати и устремив гневный взор в окно. – Вальденсы идут за нами! Они учат, что повиноваться надо лишь Богу, а не людям. Римская церковь отказалась от учения Христова и стала блудницей вавилонской. Она – смоква, которую некогда проклял Иисус и повелел уничтожить. И еще Пьер Вальдо учит…

– Оденься. – Гарт кинул ей рубашку. – Здесь не так уж тепло.

– Он учит, – продолжала Бьянка, одеваясь, – не повиноваться ни епископам, ни папе, ибо они ведут дьявольскую жизнь. Он отрицает все, что считает изобретением сатаны – обедню, святых, даже молитву за усопших.

– Выкинь ты из головы всю эту дурь, – ответил ей на это Гарт. – Будь такой, как все. Пойми, нельзя иначе. Учти, Филипп не пойдет против Церкви и не станет тебя защищать. Поэтому захлопни рот и повесь свои мозги просушиться на ветру. Клянусь пятками Иисуса, это плохо кончится для тебя. Лучше подумай, не следует ли нам повторить?…

– Нет! Я и так совершила грех.

– Грех? Вчера вечером, перед тем как раздеться, ты уверяла меня, что ваш учитель Пьер де Брюи отрицал необходимость воздержания. За эту ночь он решил, что наговорил лишнего?

– Он сказал это в противоположность учению катаров.

– В самом деле? А вот я считаю, что это единственная умная фраза в его проповедях.

Она подошла ближе, прижалась, положив руки ему на грудь. Подняла на него глаза, вовсе незлые.

– Бессовестный, как тебе не стыдно. Запомнил только это… А ведь он был против церковных убранств, всяческих позолот, даже гимнов и молитв, пусть даже они были обращены к Богу. Наши молитвы, согласно его учению, не допускают никаких мелодий… А знаешь, был еще один проповедник, правда, давно… Однажды он прибыл в город Манс. Он так ярко, так правдиво изобличал лживость и лицемерие духовенства, что народ тут же набросился на двух священников, находившихся тут же, и избил их. Те едва унесли ноги.

– А проповедник? Наверно, ему удалось ускользнуть из-под бдительного ока Церкви, если только он не страдал подагрой.

– Видимо, страдал. Его посадили в тюрьму, там он и умер. А в прошлом году Церковь судила в Тулузе некоего Пьера Морана. Представь, он заявил перед легатом, епископом и всеми членами собрания, что хлеб, освященный в алтаре, вовсе не есть тело Христово.

Терпение у Гарта лопнуло:

– Да было уже это, сколько можно! Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь другом?

– Можно, но я все-таки доскажу, и ты узнаешь, что они с ним сделали за это. Конфисковали имущество и снесли замок, после чего епископ и аббат бичевали его с двух сторон. Потом он попросил пощады, проклял наше учение и отправился в Иерусалим молить небо о прощении. Но его все равно, кажется, отлучили.

– Я слышал эту историю. Церковь попросту задавила Морана своим авторитетом, своей властью. Он был один, а их много. Одинокий волк, отбившись от стаи, гибнет. Моран сказал правду о том, что Христос запретил клясться. Это выбило почву из-под ног легата. Как поступают церковники, когда понимают, что им нечем крыть? Предают отлучению. Это их последнее средство. Женщина, не находя слов для ответа, прибегает к пощечине; другого ей ничего не остается. Рука приходит на помощь поверженному языку.

Бьянка долго молчала, глядя в слегка раскрытое окно, как суетятся лодочники по обоим берегам Сены, как золотит восходящее солнце колокольню и высокий шпиль с куполом романской церкви Сен-Жерменского аббатства.

– И все же мы победим, Гарт! – убежденно произнесла она, оборачиваясь и устремляя на него взгляд, горевший надеждой и глубокой верой. – Церковь боится нас потому, что с нами простой народ. Видел бы ты, как жадно слушает он наше «слово Божье», когда мы обличаем Церковь за ее несметные богатства и призываем ее отказаться от мирских наслаждений. Нас поддерживает и дворянство: слишком много прав и вольностей отбирают у него церковники. Поэтому мы – везде, нас слушают, любят, и никакие отлучения нам не страшны.