Марья Карповна - Анри Труайя Страница 30

– Не ссылайте его в деревню, пожалуйста, – тихо попросил Алексей. – Можно, наверное, найти для него и здесь какое-то посильное дело, тогда он будет не так несчастен.

– Не было нужды просить меня об этом, – гордо отозвалась Марья Карповна. – Я наказываю только за преступления, калеки не подлежат наказанию.

– Нет человека в уезде, который не благословлял бы вашу справедливость, милейшая Марья Карповна! – воскликнул Сметанов. – Я придерживаюсь ваших принципов в отношениях со своими крепостными. Твердость, но доброжелательность, суровость, но справедливость. Уверен, что благодаря родству взглядов и политики наш союз станет истинным благословением как для ваших, так и для моих людей.

И он принялся разглагольствовать о будущем, когда станет счастливейшим супругом Марьи Карповны и поселится в Горбатове… Алексей с трудом смог представить этого болтуна постоянно живущим в доме его детства. Зато сразу понял, что отныне никаких его, Алеши Качалова, воспоминаний о родительском доме больше не существует: они вытоптаны, они оскорблены, опоганены вторжением этого пришельца. А ему, лишенному прошлого, уже будут не в радость даже и редкие встречи с семьей. Впрочем, с какой семьей? И семьи у него теперь тоже нет! Мать, выйдя замуж за Сметанова, перестанет быть ему матерью. Что же до Левушки, то он уже с давних пор не видел в нем родного по крови человека. Иными словами, замужество Марьи Карповны становилось для Алексея приговором к бессрочной ссылке. «М-да… – думал он. – А я ведь, наверное, в последний раз сижу вот так, напротив нее. Став навеки столичным жителем, я, скорее всего, не найду в себе сил вернуться сюда и увидеть ее в роли замужней женщины. Может быть, станем время от времени писать друг другу… Но лучше постараться забыть… Постараюсь…» Покорность младшего брата удивляла Алексея. Ну как, как Левушка мог согласиться на такое ничтожное, такое унылое будущее?! Господи, ко всему еще он, кажется, рад без памяти тому, что обзаведется этим фанфароном-папашей! Хм, вполне искренне вроде бы радуется… И когда обращается к нему через стол, то делает это с каким-то лакейским, угодливым выражением лица! И Агафья вторит ему, еще кокетничает-любезничает, чучело прожорливое!

– Да-да, конечно же, я возьму еще немножко этого цыпленка с грибочками, но только в том случае, если милейший Федор Давыдович пообещает нам тоже его попробовать!

Она, как обычно, ела много и жадно. И очень быстро. Сметанов же, наоборот, смаковал каждый кусочек, прожевывал его мощными челюстями медленно и тщательно. Со стороны это было похоже на священнодействие. «Милейший Федор Давыдович» словно напоказ выставлял свое стремление вкусить все радости жизни и насладиться ими сполна. Все каждый раз ждали, пока он дожует, чтобы перейти к новому блюду. Алексея подобная медлительность страшно раздражала, и потому он пил больше обычного. И явно больше, чем требовалось по случаю семейной трапезы. За водкой последовали вина. Он заглотал по очереди два бокала крепкого, но сохранившего вкус винограда бургундского, затем вернулся к водке. Мысли его начали путаться, приятно затуманились. Сидя за столом в большом доме, он тем не менее чувствовал себя за тысячи верст от людей, окружавших его в этот вечер, он был им чужим, они – чужими ему. Сметанов между тем продолжал разглагольствовать:

– После нашего бракосочетания, дражайшая Марья Карповна, нам надо будет разделить обязанности по управлению нашими поместьями: я думаю, вы могли бы взять на себя наблюдение за всеми полевыми работами на ваших и на моих землях, а я бы сохранил за собой животноводство и торговлю лесом, тоже – как вашу, так и свою…

– Нет, дражайший Федор Давыдович, – нежно пропела она. – Вы по-прежнему станете заниматься своим имением, а я – своим… Каждому – свое!

– Но разве не проще, чтобы…

Марья Карповна, на этот раз жестко и сухо, прервала его:

– У меня свои привычки. И я не намерена их менять.

– Как вам будет угодно, – вздохнул Сметанов. – В любом случае я намерен пригласить своего брата, который только время теряет, служа неведомо кем и исполняя какие-то непонятные обязанности в губернском правлении, в Казани… Да… Значит, я попрошу его поселиться в моем доме, как только переберусь оттуда к вам, а он, как только прибудет, так сразу и заменит меня во всем, что касается ежедневного контроля за крестьянами…

Марья Карповна снова возразила:

– А мне кажется, ничего хорошего в этой идее нет! Я уверена, что и после свадьбы мы могли бы с большим удовольствием время от времени наведываться в ваш прежний дом, чтобы провести там денек-другой… Но, сами посудите, если мы всякий раз станем натыкаться там на вашего брата – какое уж тут удовольствие… Совсем другое дело…

– Почему? – удивился Сметанов. – Он же будет всегда рад нашему приезду! И так хорошо нас примет!

– Повторяю: это совсем другое дело! – отрезала Марья Карповна, повысив голос. – И, ради нашего с вами блага, я надеюсь, что вы меня понимаете!

Она подчеркнула слова «ради нашего с вами блага», едва раздвинув губы в ледяной улыбке. А Алексей подумал: вот и началась дрессировка Сметанова! Может быть, выбирая этого человека в мужья, Марья Карповна рассчитывала на его податливость, на то, что из него можно будет слепить все, что захочется. Она ведь так любит, сохранив фасад, все внутри разрушить… Алексей вдруг, сам себе удивляясь, почувствовал, что ему страшно жалко этого румяного живчика, который, пусть и медленно, ест за четверых. Сметанову-то кажется, будто он на вершине блаженства, а в это время смертельная болезнь уже разъедает его плоть: Марья Карповна вторглась в него и теперь разрастается в нем, подобно злокачественной опухоли. Сгрызет его изнутри – да так, что бедняга и сам этого не заметит! Алексей больше не считал соседа ни глупым, ни злым, ни мерзким. Теперь он смотрел на него с грустью, как на старика Матвея… Из всех присутствовавших, казалось, над одной Марьей Карповной не тяготеет проклятье крепостного права. Она надела к ужину темно-синее муслиновое платье с рукавами-фонариками и большим декольте, обнажавшим ее белую шею. Светлые волосы, уложенные в красивую прическу, искрились в лучах свечей и отливали надраенным металлом. Она принялась расспрашивать Сметанова о какой-то Аделаиде Картузовой, соседке Ильиных, которая, по слухам, невероятная красавица. Сметанов вроде бы встречался с нею на балу у друзей и теперь принялся с упоением описывать молодую женщину:

– Рыжеватые, просто-таки солнечные волосы, черные, как две изюмины, глаза, тонюсенькая талия…

Говоря, он пытался нарисовать пальцами в воздухе силуэт красавицы. Взгляд Марьи Карповны ожесточился, Алексею почудилось, что глаза ее обратились в два стальных клинка. «Ба! Да матушка ревнива как черт! – догадался он. – Вот это да! Дальше уже идти некуда! Хотя…» Хотя решительно все в матери основано на строгой логике. Поскольку у нее такой цельный и бескомпромиссный характер, разве она может вынести, чтобы кто-то из ее подданных, тем более законный супруг, интересовался кем-то еще, пусть совсем чуть-чуть? Конечно же, нет! И в семейной жизни она не допустит никаких выходок, никаких, даже мимолетных мыслей о другой, никаких нечаянных улыбок кому-то, кроме нее самой. Будь любезен, дражайший супруг, идти за мною след в след и дышать только там, где я тебе разрешу! За шаг в сторону – смертный приговор, а так – пожизненное заключение! А бедняга Сметанов даже и отчета себе в этом не отдает…